Неожиданные люди - [43]

Шрифт
Интервал

Вдруг страшная усталость стала заволакивать его сознание тяжелой, беспокойной дремой, и он обрадовался, что уснет… что засыпает… Но сон был неглубокий, зыбкий и прерывистый, в него, как грубые помехи изнутри, врезались беспорядочные образы видений, перемежаемые черными провалами слепого забытья…

7

…Он видел поле… Поле зеленело плоским квадратом — как с высоты полета птицы… Нежность зеленого тона радовала глаз… Зеленый квадрат был в окружении бортов огромной чаши… (За ее бортами смутно рисовалась полоса бетонного забора, а за ним дымчатой грядой темнели заводские корпуса и гигантским самоваром возвышалась стройка доменной печи.) Борта огромной чаши шевелились и пестрели красками цветных рубашек, платьев, пятнами лиц и голов… На зеленом поле мелькали фигурки… Фигурки были красные и белые… Изредка посвистывал свисток… Его негромкий звук напоминал звучанье трех вторящих друг другу пастушечьих рожков… Вогнутые стены чаши, как тысячеустое эхо, отзывались криками и свистом, от которого свербило в ушах… Свербящий свист, меняя высоту до хрипа, приобретал лихой, пугающий оттенок… С вогнутых стенок-бортов, как с горы, сбегали на поле живые ручьи, один… другой… еще один… Только что метавшиеся по полю фигурки застыли бело-красной кучкой в центре… Живые ручейки их огибали… Красно-белые фигурки стали островком среди лужицы пестрых фигур… Свистел милицейский свисток… Ручейки, уже потоками, со всех сторон стекались на поле. Зеленое поле сделалось пестрым… Все цвета перемешались… Свистел милицейский свисток… Красные фигурки рассеялись среди пестрого поля и выступали из него кроваво-алыми пятнами… Поле, мельтешащее пестротой, закручивалось в воронку, плоскую, как спираль часовой пружины… Милицейский свисток утонул в каком-то внезапном грохоте… Он был угрожающий, как грохот океанского прибоя, — это гремело небо… Оно стало темным, грозовым, оно задернулось черными тучами… Полоснула ветвистая молния… От нее стало больно глазам… И вдруг сквозь тучи прорвалась вода… Она обрушилась на поле водопадом, и этот водопад преобразил картину поля: пеструю спираль неведомой силой смахнуло с поля, как ненужную вещь со столешницы… Спираль рассыпалась на части и стала исчезать… Только что пестрое поле стало зеленым, мокро-зеленым… На его поверхности разбросанно валялись непонятные предметы, словно брошенная кем-то одежда… Предметы мокли под дождем, который лил потопом… На поле появился человек в черном одеянии. Он брел под дождем, как Христос по воде, истово и скорбно… Из темных туч вдруг вынырнул, повиснув над зеленым полем, огромный, блещущий стеклом и никелем, цилиндр. Стеклянный зев цилиндра походил на глаз вселенского циклопа… Блеснула молния, резкая и ослепительная, как яркий свет, ворвавшийся в глухую тьму… Но гром не грохотал… Вместо грома раздался металлический щелчок, как гигантски усиленный звук сработавшего фотоаппарата… Потом еще полоснуло ярким светом — и опять щелчок… Потом опять: свет молнии — щелчок… свет молнии — щелчок… И вдруг как сдернуло и звуки, и видения…

…Он видел демонстрацию… Было очень много молодых людей. Они шли сомкнутым строем… Звучали песни… Главной песней был «Варяг»… Дружные голоса речитативно пели:

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает…

Потом все исчезло…

…Он видел голубой овальный зал… Спинки кресел и стульев были овальные, обитые голубым шелком… На голубых стенах висели неизвестные портреты в овальных золоченых рамах… За овальным столом сидели двое… Один из них был сухощавый, элегантный господин с седыми висками. У него были умные, проницательные глаза и жесткий рот военного преступника… Второй был полный, совсем не элегантный. У него было простонародное лицо и мудрые глаза государственного человека. Он был подвержен резким эмоциям — это читалось в подвижных мышцах лица… Оба молчали… Сухощавый господин извлек из большого пакета белые, блестящие листы и протянул их человеку с мудрыми глазами… Листы изображали нечто неразборчивое… Человек их просмотрел и резко поднялся… Его лицо перекосилось гневом… Он вскинул руку, и листы рассыпались по овальной столешнице белыми квадратами… Человек решительно шел к дверям, показывая спину господину… Спина была покатая и сильная. Она могла принадлежать только упрямому человеку… Господин остался один… Он задумчиво смотрел на потолок. Потолок был овальный…

Потом все исчезло…

…Он видел кабинет. Кабинет был обыкновенный… За письменным столом сидел человек, он был похож на кого-то, кого Ваганов силился вспомнить, но не успел… Распахнулась высокая дверь… Вошел Кремнев. Его лицо было растоптано страхом, таким же точно, как тогда, когда ему грозили чугунным пресс-папье… Кремнев приблизился к столу… В руках человека, сидевшего за столом, белела пачка блестящих листов… Человек швырнул их на столешницу… Листы рассыпало веером, как игральные карты… Человек в упор смотрел на Кремнева… В кабинете висела мертвая тишина… Лицо Кремнева напоминало гипсовую маску… Человек приподнялся с кресла… Его рука взмахнула в сторону лица Кремнева. Кремнев отвернулся и побежал… Он выбежал в дверь… Дверь бесшумно затворилась. За дверью резко хлопнул револьверный выстрел… Человек сидел за столом. Очерк всей его фигуры выражал усталость… Он уперся рассеянным взглядом в стол… Белые листки куда-то исчезали. Столешница была пуста. Она была темного-темного цвета, цвета мореного дуба… Темный цвет стал быстро разливаться и затопил собой картину кабинета…


Еще от автора Николай Алексеевич Фомичев
Во имя истины и добродетели

Жизнь Сократа, которого Маркс назвал «олицетворением философии», имеет для нас современное звучание как ярчайший пример нерасторжимости Слова и Дела, бескорыстного служения Истине и Добру, пренебрежения личным благополучием и готовности пойти на смерть за Идею.


Рекомендуем почитать
Происшествие в Боганире

Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...


Старики

Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.


Ночной разговор

В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…


Встреча

В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».


Соленая Падь. На Иртыше

«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.


Хлопоты

«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».