Неожиданные люди - [44]
…Вдруг он увидел свою комнату (а точнее говоря — почувствовал, потому что был вокруг полумрак) и ощутил себя больным, лежащим на тахте, в постели… В изножии тахты виднелся смутно стул (кто притащил его сюда, Ваганов не знал, но странным не нашел, потому что бодрствующим краешком сознания он понимал, что продолжает видеть сны), и угадывалось чье-то присутствие… И действительно, из смутного пространства комнаты вдруг отделилась бледная тень человека, слегка помаячила и беззвучно уселась на стул… Ваганов стал разглядывать усевшегося человека… Черты его лица проступали все отчетливей и зримей… Высокий, слабо выпуклый лоб… полуседые темные волосы, тщательно зачесанные на затылок… четко выступающие скулы и опалые щеки… великоватый, резко очерченный нос… мягкие губы и твердый подбородок, соединенные по бокам двумя морщинами… «Да это же… я сам!» — удивился Ваганов, разглядев свои глаза, смотревшие на него с предельным вниманием: большие, темно-карие глаза, о которых сын сказал однажды: «Глаза испытателя…»
— Ну вот ты начал с осуждения Кремнева, но убедился, что сам соучастник его грехов, — сказал Ваганов, сидевший на стуле, так просто и естественно, как будто завершал их долгий разговор. — Долго же ты убеждался в этом… А, да-да, тебе же страшно некогда, — продолжал он с тонкой иронией, — у тебя нет времени для размышлений на темы, не имеющие отношения к делу, не так ли?.. А не кажется ли тебе, дружище, что жить без размышлений над собой, над жизнью… это все равно что плыть по воле волн, ты ведь прекрасно знаешь, к чему все это приводит…
«Ты прав, пожалуй», — мысленно пробормотал Ваганов, считая неудобным вслух говорить с самим собой.
И Ваганов-другой, обладавший свойством читать чужие мысли, сказал все с той же иронией:
— Ты самокритичен, значит, ты не безнадежен…
«Ты обмолвился о моих грехах, — вспомнил вдруг Ваганов. — Но ты же не хочешь сказать, что… мера моей вины… такая же, как у Кремнева?»
— А почему бы и нет? — спросил Ваганов-другой.
«Да хотя бы потому, что у меня есть масса оправданий, и очень существенных… а у него их нет».
— Оправдания у всех найдутся… И у Кремнева есть сильнейшее.
«Какое же?»
— Время… Время ограничивает человека, как колея — колеса автомобиля, — из нее не вырваться…
«А если колея устарела, не годится для движения?»
— Значит, новая нужна, и пробить ее должны новые люди… Вот ты и должен был начать с пробития другой колеи, а ты предпочел идти по колее Кремнева…
«Я пытался выскочить из нее, но у меня не хватило сил…»
— Не сил, а мужества, — уточнил неумолимый Ваганов-другой. — Но дело не в этом: ты мог вообще не забираться в его колею. А раз пошел по ней, и за ошибки отвечай с ним вместе…
«Но все же я, хоть с опозданием, пробил новую колею…»
— Если бы ты не пробил, тебя бы не было сейчас на стройке, — новое время отбросило бы тебя, как твое время отбросило Кремнева… Да, кстати, ты не задавался мыслью: не устаревает ли и эта твоя колея? — спросил вдруг Ваганов-другой, и какой-то подвох почуял Ваганов в этом вопросе; впрочем, серьезное лицо «оппонента» успокоило его.
«Да, кажется, я все делаю, чтобы идти в ногу со временем, — словно оправдываясь, мысленно забормотал Ваганов. — И прогрессивные конструкции применяю, и математические методы управления внедряю… Оборудовал свой вычислительный центр… Да факты говорят за себя: наш трест один из первых в министерстве…»
— И все же что-то тебя беспокоит, а?..
«Да проблем достаточно…»
— И главная — производительность?..
«Да, — вздохнул Ваганов. — С каждым годом все труднее с этим делом…»
— А почему?.. Разве ты не чувствуешь, что твоей машине, отлаженной и смазанной, чего-то не хватает?..
«Чувствую, конечно, а чего — не пойму…»
— А не кажется ли тебе, что ты недоиспользуешь один резерв — старый, как мир, и всегда молодой — людские сердца?..
«Моральный фактор? Соревнование?.. Это все есть…»
— Да не о форме я говорю, а о существе… Вспомни тридцатые годы: энтузиазм горами ворочал…
«Сейчас такой энтузиазм невозможен…»
— Такой — нет… Новому времени — новый энтузиазм, не так ли?
«Так… только в чем их различие?»
— Прежний основан был на вере…
«А теперешний?»
— Должно быть, на разуме и вере. Иначе говоря — на осознанной вере… А для нее необходима нравственная чистота, как почва… А все ли у тебя на стройке обстоит благополучно на этот счет?.. Все ли получают по труду, все ли выдвигаются по таланту?..
«Да нет… И здесь проблем хватает…»
— Вот и трудись над этим… Обновляй свою колею… если не хочешь, чтобы тебя из нее выбило в один прекрасный день… — Ваганов-другой неожиданно улыбнулся снисходительно-доброй улыбкой и стал исчезать, подергиваясь дымкой, которая сливалась с сумрачным пространством комнаты…
Ваганов с чувством смутного разочарования смотрел на опустевший стул… Все же его не покидало ощущение, что он остался не один, что кто-то находится рядом. И он не ошибся: так же бесшумно, как только что скрылся Ваганов-другой, из комнатной тьмы надвинулась новая светлая тень… Она приблизилась к стулу и, замерев за спинкой, приняла очертания стройной юношеской фигуры… мгновение спустя обрисовались руки (одна из них легла на спинку стула), широкие, прямые плечи, белокурая голова с небрежной челкой… и матово засветило молодое, сосредоточенное лицо Олега.
Жизнь Сократа, которого Маркс назвал «олицетворением философии», имеет для нас современное звучание как ярчайший пример нерасторжимости Слова и Дела, бескорыстного служения Истине и Добру, пренебрежения личным благополучием и готовности пойти на смерть за Идею.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».