Неожиданные люди - [42]
«А как он воспринял все это, помнишь?..»
«Он сидел недвижно, уперевшись взглядом в пол, и словно бы окаменел… А бледное его лицо (бледное всегда) напоминало гипсовую маску. Он словно наглухо замкнулся неподвижностью и весь ушел в себя… А день спустя, встретив меня в коридоре, сказал: «Знайте, Ваганов: я вас терплю до пуска домны, после чего поставлю руководству ультиматум: вы или я!» — сказал и, стрельнув в меня тяжелым взглядом, прошествовал в кабинет…»
«Но он не успел с тобой посчитаться».
«Не успел потому, что в это время машина нашей стройки — невидимо для нас для всех — неслась уже к катастрофическому финишу… Начался сентябрь, предпусковая лихорадка достигла апогея, и в этот момент, в воскресенье, произошло ЧП — драка и давка во время футбольного матча… Погибли люди…»
«А через день на вас обрушился еще один удар: вас вызвали в Москву — тебя, Кремнева и Журова… И там уж с вас спросили…»
«Да, спросили за все… Кремнев был исключен из партии и снят с работы. Жаль Журова: он пострадал (хотя остался в партии) из-за меня: слишком много он мне доверял…»
«А ты отделался строгачом…»
«Меня спасла моя молодость…»
«И чистосердечное признание своей вины… Помнишь, ты сказал в ЦК: главную свою вину я вижу в том, что наш партком утратил контроль за руководством стройки…»
«А нужно было бы сказать точнее: мы не сумели, не успели его приобрести. Кремнев держал над нами верх, с самого начала…»
«И несмотря на это, тебя по существу простили: ведь из Москвы ты вернулся начальником стройки…»
«Мне дали возможность искупить свою вину…»
«И ты не только искупил ее. В сорок лет ты даже был увенчан званием «Заслуженный строитель». И — орденом».
«Мне так казалось — за суетой работы, жизни, — что я искупил свою вину… Но теперь я начинаю понимать: настоящая моя вина была совсем в другом… и эту, другую, вину ничем не искупить…»
«Ты имеешь в виду драку на футбольном поле?.. Да так ли ты виновен в этом несчастье?.. Не мог же ты, в самом деле, запретить на стройке спиртное и отменить футбольный матч…»
«Я мог другое — воздействовать на главную причину всех наших бед, ведь я предчувствовал, что этот бешеный темп, бесконечные авралы, штурмовщина, попытка залатать прорехи в организации труда числом рабочих рук, что это все добром не кончится…»
«А может быть, плохая организация труда не такое уж и отношение имела к драке?»
«Самое непосредственное: между плохой организацией труда и моралью существует какая-то странная, тесная связь… Во всяком случае, известно: там, где труд не доставляет удовлетворения, потребление спиртного возрастает…»
«В таком случае, воздействовать на главную причину нужно было кардинально…»
«Я мог хотя бы попытаться это сделать…»
«Иначе говоря, броситься под колеса машины, несущейся на всех парах с крутого склона? Но ты ведь сам считал, что это бесполезно: за рулем-то сидел Кремнев…»
«За рулем сидел Кремнев, но тормоза не только находились у него, а еще и в совнархозе, и в Москве…»
«Да кто бы стал с тобой считаться?.. За истинную приняли бы точку зрения Кремнева, а не твою… Тебя бы паникером назвали, маловером или кем-нибудь еще…»
«Зачем гадать о том, чего не было?.. Для меня другое важно: что я и не пытался добиться пересмотра сроков строительства… Я просто спасовал… Я плыл по течению событий, и то, к чему все это привело, гнетет меня до сих пор…»
«Скоро ты договоришься, что главным виновником трагедии был не Кремнев, а ты… Хватит самобичеваний. Ты лучше разберись в другом: как могло произойти такое несчастье…»
«Смотря как разбираться… Некоторые до сих пор считают так: ну, выпили ребята-болельщики… поскандалили сгоряча — судья-то был дурной, судил неверно, — а то, что паника случилась, давка и погибли люди, — так что из этого? На стадионах это бывает, редко, но бывает… Короче говоря, несчастный случай, групповой несчастный случай, и не больше… Но можно ведь и по-другому рассудить… А кто они были, ребята-болельщики? В большинстве случайные, неорганизованные люди из тех, двух тысяч прибывших по оргнабору, кто жил в палатках, и среди них — несколько беглых уголовников (это после суд установил), они-то и кинулись на футбольное поле, чтобы судью побить… А старожилы стройки бросились его защищать… И завязалась драка, которая обрастала участниками, как снежный ком… Комсомольцы-дружинники, жиденький наряд милиции были отброшены, и все довершила паника и давка… Спрашивается, почему возобладали дурные эмоции? Ведь можно было скрутить хулиганов. Да вся беда-то в том, что те, кто бросился на выручку судье, тоже были «под мухой». А почему? Потому что не только пришлые люди, но и наши, кадровые строители, далеко не все жили интересами стройки. А что им мешало жить интересами стройки?.. Все то же — негодная организация труда, простои, низкая зарплата… А этого всего могло не быть, рискни я только вовремя сыграть роль тормоза «машины», которую все больше разгонял Кремнев… Да и что бы случилось, если бы страна первый чугун нашей домны получила бы на три-четыре месяца позднее (как это и произошло в конце концов)? Зато мы избежали бы трагических ошибок и потерь…»
«Выходит, виноват… кругом виноват», — вздохнул Ваганов и усилием воли прервал свои размышления, но кровь, толчками бившаяся в сердце, продолжала выговаривать. «Виновен, виновен, виновен…» — и кровь в висках стучала то же самое: «Виновен, виновен, виновен…»
Жизнь Сократа, которого Маркс назвал «олицетворением философии», имеет для нас современное звучание как ярчайший пример нерасторжимости Слова и Дела, бескорыстного служения Истине и Добру, пренебрежения личным благополучием и готовности пойти на смерть за Идею.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».