Неожиданные люди - [4]

— Ну а что, собственно, случится, если вы закроете завод?

— Вы вообще соображаете, что вы говорите? — переходя почему-то на «вы», сказал управляющий.

Скверное, тяжелое чувство вдруг охватило Шугаева. Он посмотрел на папку, которую сжимал в руках: минута, к которой он готовился, наступила. Он расстегнул «молнию», вытащил из папки нужный документ и, положив его на стол, неуверенным движением придвинул к управляющему:

— Вот, ознакомьтесь, пожалуйста…

— Что это? — Гребенщиков дернул бровями.

— Предписание санитарного надзора. Я сожалею, но… если через две недели вы не закроете завод, я вынужден буду опечатать его. — Язык у него был совершенно сухой, и он с большим трудом выговорил эти слова.

— Это… это что?! Ультиматум?! — вскрикнул Гребенщиков придушенным голосом.

Шугаев криво улыбнулся:

— Это просто напоминание… Я предупредил вас, это мой долг…

Гребенщиков развернулся к тумбочке, ткнул пальцем в черную кнопку звонка и взглянул на Шугаева так, словно впервые его увидел.

— У вас все? Ну, будьте здоровы! — и он кивнул не то Шугаеву, не то на дверь.

Шугаев нервно вскочил и пошел. В дверях столкнулся с обеспокоенной секретаршей.

— Соедини меня с Коркиным! — бросил ей Гребенщиков.

«Коркин… Кто же это Коркин? — тупо соображал Шугаев, выходя в коридор и спускаясь по лестнице. — Кажется, кто-то в горкоме… А, да, заведующий промышленным отделом. Ну, пусть…»

Он вышел на улицу, сел в полупустой душный трамвай и поохал на работу. Чувствовал он себя разбитым. Трамвай громыхал и дергался. Чугунно перекатываясь, стучали под решетчатым полом колеса.

— Кор-кин, Кор-кин, Кор-кин, — навязчиво стучало в висках.

«Ничего, — успокаивал себя Шугаев. — Коркин так Коркин… Я все равно не отступлюсь…»

Он зашел к главврачу и, устало опустившись в кресло, стал рассказывать о разговоре с управляющим.

Готлиб, сидя за столом и подперев щеку ладонью, флегматично слушал, ничем не выдавая своего отношения к рассказу Шугаева. Но вот он отвалился на спинку и дважды беспокойно шевельнулся в кресле.

— А вы что… гм-гм… в самом деле решили опечатать завод? — как будто даже безразлично спросил Готлиб.

— Конечно!

— Что ж, попытайтесь, — неохотно обронил Готлиб. — Только я не думаю, чтобы крайние меры привели к чему-нибудь хорошему. — И больше слова не сказал на эту тему.

Вот уже несколько дней, как только до него дошла неприятная весть, сложное, противоречивое чувство мучило главврача. Он был искренне обеспокоен судьбой заболевших рабочих, но мысль о том, что случай на цементном грозит ему самому последствиями, тревожила его сильнее. Он понимал, что серьезных неприятностей не избежать, если не принять мер, исключающих рецидивы силикоза. В этом смысле инициатива Шугаева ему нравилась. Но когда он пытался представить себе всю опасность конфликта, в который вольно или невольно втягивал его Шугаев, все эти вызовы к начальству, комиссии, объяснения с Гребенщиковым, у него заранее, как от зубной боли, кривилось лицо, и он страдальчески думал, что со своим сердцем, нервами не вынесет этого. Внезапно его осенило переложить все на Шугаева, а самому куда-нибудь уехать… Например, в отпуск, а молодой и энергичный Шугаев так или иначе тем временем уладит конфликт. Идея показалась ему замечательной. Как-то сразу отлегло от сердца, он повеселел и по своей домашней привычке принялся насвистывать.

Через неделю он достал путевку в южный санаторий и стал собираться в дорогу. Замещать себя он, разумеется, оставил Шугаева. Перед отъездом еще раз попросил его не обострять отношений с Гребенщиковым, но сказано это было с такой лукавой, поощрительной улыбкой, что Шугаев понял: ему предоставлена полная свобода действий, и был благодарен главврачу хотя бы за это.

…Две недели — срок, назначенный Шугаевым для остановки завода, — истекли, но ни звонков, ни вызовов пока еще не было. В душе Шугаева затеплилась надежда, что, может быть, Гребенщиков опомнится и выполнит предписание. Но когда в начале следующей подели он позвонил на комбинат, в ведении которого находился цемзавод, главный инженер сказал, что о закрытии завода и речи никто не ведет и что, напротив, суточное задание им увеличили на двадцать процентов… «Все! — сказал себе Шугаев. — Ждать больше нечего».

Все же он еще подождал до субботы и, приехав вечером, к концу третьей смены, в присутствии нервно суетившегося главного инженера комбината опечатал все рубильники и двери цементного.

III

В восемь утра, как обычно, стального цвета «Волга» ждала Гребенщикова у подъезда. Он распахнул тугую дверцу, коротко бросил шоферу: «Здравствуй, Федя» — и, неуклюже изогнувшись грузным телом, сел рядом, головой почти касаясь верха. Федя, надежный парень, погодил, покуда управляющий захлопнет дверцу, и аккуратно тронув, выкатил через бетонную арку двора на проспект.

Широкая лента асфальта, бегущая под машину, спускалась к невидимой Волге, далеко впереди, за пестрыми кварталами домов, теснящихся по сторонам зеленого проспекта, в голубоватой дымке угадывались возводимые корпуса химического комбината. Панорама города и стройки всегда радовала Гребенщикова, как радует человека сад, взращенный своими руками. Семь лет назад, когда он принял трест, не было ни проспекта, ни панельных домов, а на этом месте лепились старые, военных лет бараки. И проживало в городе в то время тысяч пятьдесят, а нынче — втрое больше, и добрая половина из них — строители…