Неожиданные люди - [27]

Порой, когда буран достигал апогея, а он пребывал в апогее большую часть времени, наступало ощущение, что трактор, окутанный кромешной белой тьмой, летит куда-то в бездну, Ваганов или Махмуд, поочередно, захватив фонарь и железную трость, выпрыгивал из кабины и выходил вперед спасать положение. И эти-то минуты запомнились Ваганову как самые мучительные…

Он брел как слепой, ощупывая тростью полузаваленную снегом бровку, держа в другой, немеющей руке, у самого затылка, электрический фонарь, на красный свет которого следовал трактор с включенными фарами, брел, утопая в сугробах, едва передвигая ноги под напором ветра, по какому-то закону подлости, всегда в подобных обстоятельствах встречного, брел, согнувшись в три погибели, увертывая голову от ледяного снежного ливня, который бил ему в лицо, срывал полушубок и остро, ломяще пронизывал холодом. Эта неистовая, изматывающая борьба напоминала перетягивание каната, — в этом состоянии нечеловеческого напряжения всех своих сил Ваганов терял ощущение времени, минуты ему казались часами. Из его опаленной внутренним жаром груди, как при длительном беге, рвались какие-то задушенные хрипы, он быстро выдыхался и давно уже в изнеможении свалился бы в снег, если бы не знал, что за светом его фонаря следят глаза Махмуда… Но более всего он страдал от сверлящей боли, с какой впивался ветер ему в висок, почему-то всегда в висок, как бы он ни уворачивался и ни крутил головой… Казалось, не будет конца этой пытке бураном. Но когда он едва не терял сознание от проникающего в самый мозг ледяного сверла, а сердце готово было лопнуть от перенапряжения, до слуха его доносилось характерное, пробивавшееся сквозь буран сигнальное рычание дизеля «тр-р-тр!», и, обернувшись, он замечал мигание тракторных фар, Махмуд с поразительной чуткостью улавливал этот критический для Ваганова момент необходимости его замены, — так же, впрочем, как и Ваганов, вовремя всегда сменявший тракториста… Он передавал фонарь и трость Махмуду и, чуть живой от холода, несмотря на меховые бурки, стеганый костюм и полушубок с малахаем, брел к трактору. И, только сев за рычаги, осознавал всю меру своей отчаянной усталости: у него дрожали руки и ноги, сердце загнанно колотилось, а озябшие челюсти лихорадочно клацали… Впрочем, дрожь холода, усталость быстро проходили, мокрое, разогретое тело начинало парить, обсохшее лицо горело, и тогда закрытая со всех сторон кабина трактора с ее вибрирующим металлическим полом и упругим, мощным рокотом мотора, от которого так вкусно пахло дизельным маслом, ему казалась обителью тепла и уюта в сравнении с тем адом, откуда он вернулся и который наблюдал из окна… А через несколько минут он снова добровольно отправлялся в ад, сменяя обессилевшего тракториста.

«Да нужны ли были эти жертвы, этот глупый риск? — вдруг перебил свои воспоминания Ваганов. — Хорошо еще, что дизель не заглох на полпути. Помнишь, как он однажды зачихал?»

«Мы ехали на выручку рабочих и о риске просто не думали, — возразил себе Ваганов. — Наш с Махмудом рейс был необходимостью…»

«Сомневаюсь… Разве вы не могли заранее создать запас воды… в конце концов, скважину пробурить для колодца?»

«В том-то и дело, что не могли. Мы не успели… Стройка вообще многого не успевала…»

«Ладно… Успели, не успели — пусть это остается на твоей совести. Но разве была необходимость тебе, секретарю парткома стройки, превращаться в водовоза? Это же смешно!»

«Да, по нынешним временам это смешно… Но тогда мне было не до смеха… Вспомни, как сложились обстоятельства…»

«Попробуем припомнить…»

…Они сошлись у Кремнева: сам начальник базы механизации Артюхин и Ваганов. В окна, сплошь заляпанные снегом, с завыванием хлестал буран уже вторые сутки. Где-то звякало стекло, и этот звук действовал на нервы. В кабинете было холодно, как в погребе, и, несмотря на утро, горела люстра.

— Читайте! — басовито буркнул Кремнев и бросил на край стола радиограмму.

Ваганов прочитал и передал Артюхину.

Радировал прораб с кирпичного завода: «Сидим без воды. Омельченко».

Артюхин, чернобровый красавец с волевым лицом, прочитав, пожал плечами и аккуратно положил листок перед Кремневым.

— Что скажете? — отрывисто спросил Кремнев. Он был не в духе: жевал губами, хмурился и сжимал и разжимал сцепленные пальцы рук, лежащих на столе. Он был не в духе оттого, что все работы на строительстве пришлось из-за ненастья остановить, и план марта — излюбленной поры для буранов — летел ко всем чертям.

— Надо принимать меры, — сказал Ваганов.

Артюхин молча, с вниманием рассматривал письменный прибор — массивное изделие из серого гранита.

— Василь Гаврилыч, — поднял на него тяжелый взгляд Кремнев. — Трактор с санями можно организовать?

— Трактор не пройдет, Герман Павлович, — сказал Артюхин тоном, не допускающим возражений. Он был, среди немногих, на хорошем счету у начальника стройки и мог себе позволить держаться с ним уверенно.

— Все же нужно, чтобы он прошел, — сказал Ваганов, пытаясь заглянуть в глаза сидевшему напротив Артюхину, но тот настойчиво смотрел на Кремнева.

— В такой сумасшедший буран ни один вид транспорта через степь не пройдет, — ответил наконец Артюхин, но не Ваганову, а Кремневу…