Неожиданные люди - [26]

«Мы удить сюда приходили», — вспомнил наконец Ваганов, но Андрюха (рядом сидевший, на обрыве берега, охватив руками острые коленки) сказал таинственным шепотом:

— Ты слушай, слушай… — и замер, словно завороженный, глядя за реку…

И тотчас, неожиданно и странно (будто кто-то вдруг включил гигантский радиоприемник), безмолвная прежде картина пейзажа откликнулась звуками жизни: многогласным птичьим гомоном наполнился лес (дыхание которого Ваганов ощущал спиной), шумно и упруго хлопая крылами, с трубным криком пролетели где-то справа журавли, заверещали, засвистали в камышах кулики-мардунки и фифи, и ниже по реке закричали чайки… И вместе с ожившей природой пахнуло на Ваганова полузабытым запахом раннего лета: тонкий, многосложный аромат цветов, травы и земляники мешался с легким, душистым ароматом молодого сена… И, как слабые порывы ветерка, веяло из леса медовым запахом цветущих лип… Вдруг снизу потянуло влажной свежестью реки, осоки и кувшинок… и поразили глаз нежные отливы красок на стеклянной глади: малахитовые отражения ракитника и ивняка… атласно-розоватые отсветы сочившегося сквозь деревья солнца… И мрачной, чернильно-темной полосой тонула в глубине реки тень берегового обрыва…

— Ты любишь лес и речку? — вдруг перебили созерцание Ваганова тихо и восторженно произнесенные слова.

И Ваганов, понимая, что ответить надо самому себе, мысленно ответил:

«На природу я давно уже привык смотреть практически… как на приятную, полезную декорацию отдыха… я разучился ее чувствовать, возможно, оттого, что впечатления с годами притупляются…»

— Кто тебя знает, — с насмешкой обронил Андрюха и, непостижимым образом вдруг оказавшись голышом, кинулся с обрыва в реку, изобразив собою «ласточку»…

И тотчас же, при виде ласточкой летящего с обрыва мальчишеского тела, мгновенное ощущение полета охватило самого Ваганова (полета, от которого сердце восторженно замирает), но едва Андрюха с мягким плеском всекся в воду и поплыл, переворачиваясь с боку на бок и далеко вперед выбрасывая руки, как новое странное и удивительное ощущение объяло Ваганова: он вдруг почувствовал, что сам плывет в эту минуту по реке (ясно ощущая напряжение мышц плывущего человека и чувствуя прохладу воды своим телом) и в то же время сидит на берегу и наблюдает плывущего Андрюху (он видел даже, как при замахе с его рук веером срываются сверкающие брызги), — это состояние раздвоенности продолжалось неопределенно долго и кончилось внезапно, исчезновением второго ощущения: остался лишь Ваганов, со стороны, с обрыва, наблюдающий движения Андрюхи… Вот он перестал грести и, стоя вертикально, как живой поплавок, помахал Ваганову рукой… затем, слегка себя подкинув, с головой ушел под воду… На глади воды медленно расходились круги и блестели солнечные зайчики… Андрюха не показывался… Блеск солнечных зайчиков сливался в сверкание сплошного пятна, лежащего на воде, и в этом сверкании как бы стали тонуть и размываться берега реки и очертания всего пейзажа, покамест не осталось одно только пятно, большое, слепящее Ваганова пятно… Оно на глазах начало принимать форму четкого прямоугольника, удивительно похожего на распахнутую дверь, залитую солнцем… И в этой четкой раме двери (на сей раз залитой не солнечным, а лунным светом) выросла знакомая фигура Андрюхи: прислонившись к косяку, он смотрел на Ваганова и, загадочно улыбаясь, спрашивал:

— Скажи… только честно… ты смелый?

«Да как тебе сказать, — пробормотал Ваганов, не удивившись, впрочем, ни вопросу, ни смене места появления Андрюхи. — Смелость разная бывает… Одна — физическая, другая — моральная…»

— Нет, ты ответь: ты смелый? — настойчиво переспросил его Андрюха из раскрытых дверей.

«Об этом я и размышляю, — продолжал Ваганов. — И если говорить о физической смелости, то я… ну, может быть, и не храбрец, но далеко не трус… И были примеры… Об одном из них писали газеты. Разумеется, журналисты склонны героизировать обыкновенные мужественные поступки, и все же…»

— Ты смелый человек?! — едва не криком перебил его Андрюха и, рассмеявшись неожиданно, исчез за дверью.

С недоумением разглядывал Ваганов пустующую дверь, как вдруг заметил, что дверной проем крест-накрест перечеркивают перекладины (хотя и зыбкие, но хорошо заметные), делая его похожим на переплет окна, и тогда Ваганов понял, что он лежит теперь с открытыми глазами и видит на стене, затянутой ковром, отражение балконного окна: слегка косоватая в перспективе решетка переплета была залита бледно-синеватым, похожим на люминесцентный, светом луны…

«Странный сон какой… а скорее, и не сон, а грезы наяву», — сказал себе Ваганов, испытывая неодолимое желание вернуться в это состояние полусна-полубодрствования…

Он чуть прикрыл глаза и, видя сквозь ресницы белеющий прямоугольник — отражение балконного окна на стене, — не без усилия погрузил себя в смутную дрему, выуживая из лабиринта памяти воспоминание, но не случайное, а необходимое ему…

4

Белая бушующая мгла затмила степь и небо. Гигантскими валами проносился ледяной, насыщенный снегом ветер и, бешено меняя направление, закручивая хаотические вихри, с обвальным грохотом обрушивался на кабину трактора: как мокрой простыней, хлестал по окнам снежными струями, с угрожающим свистом врывался в щели и, выдувая жалкие остатки тепла, идущие от дизеля, дергал и трепал железную дверь, словно хотел сорвать ее с петель. И когда Ваганов, сидя возле тракториста, горбоносого Махмуда, смотрел сквозь вычерченный стеклоочистителем прозрачный сектор лобового окна на степь, охваченную диким разгулом стихии, ему казалось, что она похожа на чужую, безлюдную планету, где не бывает ни тепла, ни света и где, не утихая, беснуются сутки напролет снежные ураганы. Хотя до города, откуда они ехали, города, надежно защищенного от непогоды толстыми стенами блочных домов, было рукой подать, всего лишь несколько километров. Давно уже исчезло «право» и «лево», и двигались наугад, почти вслепую, пробиваясь сквозь сугробы, ныряя по снежным ухабам, рискуя каждую минуту забуриться в кювет и опрокинуть сани с драгоценным грузом — питьевой водой в трехтонной цистерне, которую они везли строителям кирпичного завода.