Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [92]

— Не думаю, что Вордсворта можно назвать «цветистым», — говорит он с ухмылкой, — но я понимаю, откуда растут ноги у вашего вопроса. Могу лишь сказать, что в те времена поэзия была уделом мужчин. Так что не важно, насколько «цветисто» писал Вордсворт, — он все равно занимался мужской работой. Никто не счел бы это женственным. Мы сможем поговорить об этом подробнее, когда встретимся для беседы — она будет проходить раз в неделю после занятий, и мы будем обсуждать вашу самостоятельную работу и анализ текстов.

Я думаю, что это здорово — воспринимать мужественность как данность и не испытывать страха ее лишиться. Может, именно из-за такого страха и появились те границы, которые в моей общине разделяют мужчин и женщин? Возможно, в мире, где за пределами общины у женщин больше свободы, мужественность — это и правда то, чего можно лишиться.

Во время беседы после занятий Джеймс спрашивает, читала ли я поэзию на идише.

— Я и не знала, что такая существует, — с удивлением говорю я.

— О, масса поэтов пишет на идише, и многих из них переводили на английский. Попробуйте почитать стихи на обоих языках и посмотрите, насколько точным выходит перевод.

По дороге домой я размышляю, как удивительно, что первый же мой профессор в колледже столько знает о моем маленьком мире. Я ожидала полного неведения.

Ици тянет ко мне свои пухлые ручки, едва завидев меня в дверях садовской группы, и его личико светится радостью узнавания. От его восторга я чувствую себя переоцененной; мне непонятно, почему он души во мне не чает, но при этом впервые в жизни я ощущаю себя по-настоящему любимой. Он все время хохочет и всегда ждет, что я рассмеюсь вместе с ним; и я не могу сдержать улыбку. Зачастую я смотрю на него и удивляюсь, как же он вышел таким прелестным; это ведь явно не моя заслуга. Иногда мне кажется, что он был дан мне в качестве знака, что не так уж я безнадежна.

Несмотря на то что Ици просто чудо, меня по-прежнему ранит и тревожит то, что происходит между мной и Эли. Наш брак — бесконечные распри; один из нас всегда на что-то обижен. Ссоры разражаются без всякой на то причины и так же непредсказуемо выдыхаются.

По пятницам мы с Эли должны заниматься сексом. Все в эти дни занимаются сексом. В Талмуде сказано, что путешествующий торговец должен ложиться с женой раз в шесть месяцев, наемный рабочий — раз в три месяца, но изучающему Тору соития положены каждую пятницу. И поскольку хасиды изначально относят себя к ученым, мы следуем этому правилу. Мне не особенно это нравится, потому что после ужина в шабат я всегда чувствую себя объевшейся и уставшей. Но Эли все равно хочет секса, даже если всего пару минут назад мы были безразличны друг другу. Я не понимаю, как ему удается отделять физическую близость от общей тональности наших отношений.

В последнее время Эли критикует то, как я готовлю. Он считает, что я не уделяю достаточно внимания законам кашрута — еврейских правил питания. Иногда я по ошибке кладу мясной нож на стол для молочных продуктов, но я-то знаю, что это не нарушение закона, это просто не одобряется[235]. Нарушить закон — это положить мясной нож в горячее молочное блюдо, например в сливочный суп. В таком случае пришлось бы избавиться и от супа, и от ножа.

Я говорю Эли, что любой раввин велит ему ставить законы шалом байт[236] — мира в доме — превыше законов кашрута. Его критика провоцирует ссоры, а они, в свою очередь, портят весь праздничный ужин, на который я потратила столько сил, поскольку вместо того, чтобы нахваливать то, что я приготовила, — как и положено хорошему еврейскому мужу, — он отмечает только мои ошибки. Иногда после пятничного ужина я отказываюсь от секса, потому что существует закон о том, что муж не может заниматься сексом с женой, если они в ссоре; сначала он должен попросить прощения, а Эли не всегда готов извиняться.

Когда Эли не злится, он очень спокоен. Все считают его очень хорошим мужем, потому что на людях он всегда приносит мне стакан воды на случай, «если я захочу попить». Дома воду мне приходится наливать себе самой.

Его раздражают мелочи: например, если кухонный шкафчик не закрывается, потому что я не так поставила коробку с хлопьями, когда торопилась на занятия, — тогда он хлопает дверьми или кидает книги на пол, но впоследствии даже не помнит, что взбесился.

Накануне второго дня рождения Ици я решаю приучить его к горшку. Подруги говорят, что он еще слишком мал, но я читала, что это лучший момент, чтобы начать, что чем старше дети, тем они упрямее. Трех- и четырехлетние дети моих соседей все еще ходят в подгузниках.

Две недели я сижу дома с Ици. В первый день я держу Ици в туалете столько, сколько могу, читаю ему книги о том, как ходить в туалет, и когда он наконец на секундочку отвлекается и выпускает крохотную струю мочи, то смотрит на меня с огорченно изогнутым ротиком, а я восторженно хлопаю в ладоши.

Несмотря на то что один раз у него получилось, добиться второго раза куда труднее. Когда я прошу вернувшегося с работы Эли подменить меня на часик, Ици вертится и пытается слезть с горшка, но я велю Эли не отпускать его, пока он не сделает то, что должен.