Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [20]

для пасхального седера[83], и Зейде говорит, что в Песах запрещено использовать покупные очищенные орехи, потому что есть крошечный, но все-таки шанс, что они могли соприкасаться с тем, в чем есть хамец, — так что мы колем их сами. Ну или я их колю. Баби натирает хрен для горького марора[84], отвернувшись от миски, чтобы не вдыхать его едкий аромат. Глаза у нее покраснели и слезятся. Горькие травы будут съедены позже в память о рабском труде, к которому евреев принуждали в Египте, но, думаю, Баби на сегодня напоминаний об этом уже вполне достаточно.

Баби стирает очередную слезу и делает глубокий вдох, прежде чем снова атаковать упрямый корнеплод. Хрен трудно натирать, и у Баби в миске совсем не большая горка измельченного марора. Миниатюрная, она налегает на терку, вкладывая всю свою силу в дело. Я не привыкла считать Баби сильной женщиной, хоть она и родила одиннадцать детей и пережила невозможный ад в концлагерях. Она плохо спит, и кажется, что количество домашних дел у нее не сокращается — хотя она только ими и занимается, — а только растет. Домашний борщ, соленья, которые она консервирует сама, — даже орехи нужно наколоть, прежде чем пустить их в харосет.

Не могу это больше терпеть.

— Баби, хватит! У меня есть идея. Погоди, я сейчас вернусь.

Я несусь в свою комнату и роюсь в нижнем ящике гардероба, пока не нахожу то, за чем пришла. Баби хохочет от моего вида, когда я возвращаюсь в кухню. На мне зажим для носа и очки для плавания, сохранившиеся с прошлого лета.

— Видишь? — говорю я тонким голосом в нос. — Теперь я могу натирать марор, не опасаясь его запаха. — Очки запотевают по краям, но я вижу, как Баби трясется от смеха, когда подает мне терку.

Я натягиваю пару резиновых перчаток и ожесточенно вожу хреном по зубчатой стороне терки. И правда, запах его почти не чувствуется. На том конце стола Баби шустро колет грецкие орехи одной рукой и забрасывает их целиком в миску с харосетом. Глядя, как я приканчиваю хрен, она мотает головой, одновременно изумляясь и восторгаясь. Я ужасно горжусь тем, что пригодилась на кухне — пусть и в таком дурацком виде.

— Видишь? Теперь у тебя предостаточно марора.

Гости начинают прибывать на седер, едва Баби успевает протереть затянутые пленкой кухонные столы. Все блюда выложены в специальные пасхальные емкости и спрятаны в выстеленный фольгой холодильник. Первой приходит тетя Рахиль в сопровождении трех своих дочерей.

— Гут йонтев, гут йонтев[85], — провозглашает Рахиль, ни к кому конкретно не обращаясь. Она целует Баби в щеку, но взгляд ее блуждает, критично оценивая длинный обеденный стол, который слегка прогибается в середине, там, где стоит вся зелень. — Мами, твоя тиштех[86] коротковата, надо постелить длинную. Смотри, вот тут подстилка торчит. — Рахиль неодобрительно цокает.

— Я принесу другую скатерть, — вызываюсь я. Рахиль смотрит мимо меня в зеркало, поправляя спереди свой карамельного оттенка парик, челка от которого лезет ей в левый глаз. Ее длинные тонкие пальцы привычным жестом приглаживают густо залитую лаком прядь. Рахиль — единственная в семье, кто носит парики из стопроцентно человеческих, а не искусственных волос, хотя Зейде всегда предостерегает нас, что одно попущение тянет за собой другое. Он грозно велит нам не пускаться тернистым путем прицуса[87] (то есть распущенности), где Сатане достаточно одной ошибки, чтобы затянуть нас в бездны ада. Все знают, что Рахиль тщеславна, что она покупает свои дизайнерские наряды в Saks, а не в дисконтах Daffy’s, что она укладывает свои парики по последней моде и наносит макияж накануне, чтобы он держался весь следующий день. Однажды я даже слышала, как ее сестра Хави шепнула кому-то, что Рахиль перестала брить голову и отрастила волосы уже на целых три дюйма. Вероятно, это Зейде и зовет путем прицуса: похоже, что Рахиль решилась отрастить волосы как раз потому, что довела свое попустительство с париками до крайности. Утешиться малым трудно — это я понимаю, но решение этой проблемы, которое предлагает Зейде, не особенно применимо к среднестатистической женщине. Он бы предпочел, чтобы мы вообще отказались от заботы о внешности, но такому не бывать.

Волосы у Ройзы и Бейлы под одинаковыми бархатными ободками уложены крупными завитками, все еще пружинистыми после горячих бигуди, на которые их накрутила мать. Дочки Рахили плюс-минус мои ровесницы; сложив руки на коленки, они чинно восседают на краю дивана, затянутого в пластиковый чехол. Я с завистью любуюсь, как сочетаются их твидовые юбочки и джемперы из мягкого черного кашемира. Мне на праздники новых вещей не подарили. Я разглаживаю плиссировку своего бархатного платья с завышенной талией, которое мне досталось от одной из дочерей тети Фейги. Подол слегка махрится, отчего бордовый бархат кажется розовым по краям.

Бейла симпатичнее, потому что она блондинка. Говорят, что светлые волосы у нас в роду, но мне едва удается добиться от своих каштановых волос пары выгоревших на солнце прядей. Ройза более темной масти, зато у нее большие голубые глаза и сияющая белая кожа. У всех нас выдающиеся высокие скулы, как у Баби.