Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [103]

Я работаю над своим первым романом на немецком и спустя все эти годы по-прежнему неделями, если не месяцами, дожидаюсь, когда меня снова посетит этот фантом, проживаю отрезки времени, когда сесть за текст — значит застрять в своем логическом уме, застрять за плетением историй, словно веревочных лестниц, пока не возвращается он — или скорее она, и только пальцы мои лихорадочно носятся по клавиатуре, а все остальное цепенеет словно в трансе. Время останавливается, и я чувствую, будто парю вне себя. Этот фантом еще не раз возвращался — не так часто, как мне бы того хотелось, но со временем на меня снизошло понимание, что она-то всегда рядом и наготове, а вот я не всегда готова терпеть ее присутствие. Все потому, что она родом из прошлого, а нынешняя я изо всех сил стараюсь жить в настоящем и не обременять себя мыслями о прошлом. Обе мы — одна потерянная, другая обретенная — до сих пор учимся работать сообща во имя хороших историй.

В конце «Неортодоксальной» я пишу о том, что убила старую себя, чтобы освободить место для новой; что мои мемуары — это ее последнее слово. Однако десять лет назад я не была ни в прошлом, ни в настоящем. Я пребывала в лимбе, и именно поэтому «Неортодоксальная» вышла такой, какой вышла, — потому что была написана в пугающей, но при этом волшебной невесомости между мирами. Если бы я дольше собиралась, если бы отложила написание книги до того момента, пока не стану старше, — например до нынешнего, — книга, разумеется, вышла бы, но совсем не такой, какой в итоге стала, и не оказала бы на читателей того болезненного, оглушительного эффекта, который они ей приписывают. «Неортодоксальная» — это болезненное чтение, потому что я испытывала боль, пока писала ее, и подобного эффекта нелегко добиться по прошествии времени.

Разорвав свое старое «я» в клочья, я не обнаружила тут же и на том же месте новую, оригинальную версию себя. Когда всю жизнь обтесываешь себя по чужой мерке, не так уж много от тебя остается. На то, чтобы отстроить свое новое «я» и подходящую к этому «я» жизнь, уходят десятилетия, и если бы кто-то рассказал мне, насколько это трудно, то я, возможно, и вовсе не решилась бы на это испытание.

Впрочем, я и не ждала, что будет легко. Я не надеялась на счастливый конец, и, думаю, это мне и помогло. Счастье любит играть в прятки, когда отчаянно к нему стремишься, зато часто подкрадывается, когда меньше всего его ждешь. Я нашла свое воплощение счастья в Берлине. Предреки мне это кто-нибудь десять лет назад, я сочла бы эту идею смехотворной — если не безумной.

Я уже пять лет живу в Берлине. Я не единственная в своем роде, кто нашел себе здесь приют. В Берлине полно всевозможных беженцев и беглецов, включая сообщество бывших хасидов и ортодоксальных евреев. Отчасти так вышло потому, что таков сам Берлин: местные шутят, что этот город был построен на песке и болотах, где не было растений, идеальный и для тех, кто сам готов пускать корни, и для тех, кого укоренили против воли. С другой стороны, прошлое становится куда более сносным, если физически отдаляешься от него. Нью-Йорк — до сих пор предел мечтаний для многих молодых людей, но для меня это переполненный скелетами двор, лабиринт знакомых лиц и напоминаний о неприятных моментах. То, что иные ищут в Нью-Йорке, я отыскала в Берлине.

Прошлым летом завершились съемки четырехсерийного мини-сериала по мотивам книги, которую я написала десять лет назад. Сериал снимали на идише, моем родном языке, на территории Берлина, а занималась этим невероятная команда женщин с еврейскими, немецкими и американскими корнями. (А также несколько мужчин.) Переместить историю «Неортодоксальной» на экран — это мечта, которая родилась в Берлине и могла воплотиться в жизнь — я уверена, — только тут. До переезда в этот город — место, где творчество не упирается в традиционные преграды, — я и представить не могла, что однажды встречу женщин, способных привнести в проект столько мудрости и страсти и столько готовности исследовать незнакомые территории.

Одним из главных сюрпризов в создании сериала для Netflix по «Неортодоксальной» стало то, что он волшебным образом объединил столько мужчин и женщин, чья история схожа с моей. Такие были среди актеров и массовки, консультантов и переводчиков, и в какой-то момент работа на площадке стала казаться душевной встречей старых друзей. В конечном итоге история, рассказанная в сериале, хоть и основана на событиях из моей жизни, на самом деле куда обширнее. Это история опыта многих людей, слепленного воедино, история, которая могла бы быть моей или чьей-то еще — да хоть вашей. Если мелкие детали могли различаться, то боль, конфликты, одиночество и унижения были знакомы каждому. В итоге наблюдать за тем, как «Неортодоксальная»-книга превращается в «Неортодоксальную»-сериал, было сродни наблюдению за тем, как история моей жизни становится частью куда более обширного культурного нарратива, — и этот феномен принес мне глубокое удовлетворение. В юности я читала книги о бунтующих мусульманах и христианах и позже смотрела фильмы о них, но узнать себя в этих историях было сложновато. Величайший триумф сериала «Неортодоксальная» в том, что он может послужить маршрутом для того пути, который прошли уже многие, но для которого все еще нет подробных карт.