Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - [71]

Д. И. Овчинников, этакий бывалый парень, успевший проработать и на Бутугычаге, рассказывая в январе 1939 года на рудной разведке Лазо о Бутугычаге, вспоминал о героическом внеплановом маршруте на Детрин, проделанном М. С. Венчуговой, в котором Д. И. Овчинников принимал участие. Рассказывая о руднике, он вспоминал стишок, сложенный тамошним пиитом: «Кармен полого залегает, дон Хозе сбросами разбит, Аида косы расплетает, у Микаэлы грустный вид». «Все, — говорил он, — верно, и дон Хозе сбросами разбит, и Аида косы расплетает — отходят от нее ответвления-апофизы, и у Микаэлы грустный вид — паршивая жилетка оказалась (сплетения жил. — Ред.), а вот что Кармен полого залегает, — неверно». Это действительно было неверно, потому что она падала так же круто, как и другие жилы месторождения.

Просто пиит не сумел подобрать какой-нибудь характерный штрих для этой жилы, который рифмовался бы с расплетающей косы Аидой.

В Санга-Талоне

В начале лета 1942 года меня командировали по делам подсчета запасов в Санга-Талонский и Колымский разведрайоны. Когда я перед отъездом зашел к главному геологу нашего управления И. Е. Драбкину, он мне сказал, что я должен сделать из С. С. Герасименко котлету, которую никто не стал бы есть. Вероятно, именно из-за бессмысленной нелепости этого выражения начальства я запомнил его на все 29 лет, прошедшие с тех пор.

Драбкин был тогда зол на Герасименко из-за того, что усомнился в его умственных способностях. Недавно ознакомившись с присланными из Санга-Талона составленными Герасименко паспортами месторождений, он увидел, что тот, переписывая форму паспорта, переписал буквально все, включая тираж, номер заказа, даты сдачи в набор и подписания к печати и т. д. Поэтому он решил, что С. С. Герасименко просто идиот.

Я же был не согласен с Драбкиным. Ничего особенного в том, что сделал С. С. Герасименко, не было. Во всяком случае я не находил в этом ничего особенного. Просто ему дали форму, вернее, один бланк, отпечатанный в типографии, и сказали, что нужно переписать от руки, потому что бланков, отпечатанных в типографии, нет. Очевидно, что переписывал бланк не он. Зачем же стал бы он терять время на такую работу, которую можно было бы поручить любому школьнику. Он так, конечно, и сделал и не стал потом придираться к тому, что тот слишком буквально его понял и переписал все, включая и ненужное. Одним словом, я считал, что это такая мелочь, на которую никто не должен был обращать никакого внимания.

В Санга-Талон я и поехал в первую очередь. Добрался туда быстро на попутном полуглиссере. Когда ехал ночью на попутной машине к устью Теньки, откуда должен был отправляться полуглиссер по Колыме, было холодно и, что удивительно, было много комаров. Это было особенно неприятно — комары на холоде.

Котлет из С. С. Герасименко, как хотел И. Е. Драбкин, я делать не стал. Несколько дней я занимался с ним подсчетом запасов, помогал ему оконтуривать недавно разведанные шурфами россыпи и подсчитывать запасы. Когда мы заканчивали эту работу, начальник разведки попросил, чтобы я съездил на гранитный массив Уаза-Ина, где еще в 1936 году П. И. Скорняков собрал большую кучу кристаллов горного хрусталя, которую теперь поручил разведрайону погрузить на кунгас и доставить в Усть-Омчуг. Предполагали, что из этих кристаллов можно вырезать блоки пьезокварца. Но оказалось, что хрусталь очень трещиноват и никуда не годится. И вот на гранитном массиве Уаза-Ина, на ручье Умерших Ледников, впадающем в речку Кюэль-Сиен, в это время пытались вскрыть занорыши с кристаллами горного хрусталя в пегматитовых жилах. Возглавлял это дело прораб Петр Иванович Авраменко, уже хорошо нам известный. Моя задача состояла в том, чтобы, побывав на месте с С. С. Герасименко, оценить перспективность этого дела и решить, что делать дальше.

Мы отплыли с Сергеем Семеновичем на лодке в послеобеденное время, и к вечеру течение принесло нас к устью интересующей реки. Там мы встретили авраменковского рыболова, у которого в лодке наполовину наполненной водой, плавало множество хариусов. Мы сварили и наелись там ухи, но ночевать не стали и поспешили дальше.

Еще не сошли вешние воды с не полностью растаявших снежников на гранитных горах цепи Анначаг, массива Уаза-Ина и других высоких гор. Кюэль-Сиен бурлил, пенился и ревел, катя свои полные воды по устланному крупными окатанными валунами гранита руслу. Через русло было страшно переходить по бревнам, так как от пенящегося, быстро, стремительно несущегося под бревном ревущего потока кружилась голова.

Всю белую ночь мы были в пути. Прошли ручей Голубой Тарын, дошли и до ручья Умерших Ледников. Хорошо помню возвышающуюся в средней части долины подобную прорванной плотине конечную морену, прорезанную водным потоком, еще во время таяния действительно умершего, растаявшего когда-то ледника.

В долине ручья Умерших Ледников, поднимающейся довольно круто к истокам, мы шагали по подтаявшей наледи. Помню, что идти было трудно из-за того, что длинные ледяные кристаллы, торчащие перпендикулярно поверхности наледи, были подобны щетинкам в щетке, и ходьба по наледи напоминала ходьбу, которую нетрудно вообразить, представив себе, что щетка стоит наклонно и что человек идет по этому склону снизу вверх. После каждого нашего шага ледяные щетинки под ногой отклонялись на полшага назад.