Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - [69]

Я моментально настиг его, бегом схватил одной рукой за воротник приличного пальто, а другой — за ручку чемоданчика. При этом я был настолько рад, что мне удалось вернуть украденное и предотвратить беду, что мне даже не пришло в голову ударить его чемоданчиком хотя бы слегка по голове, чтобы хоть нос расквасить. Такое желание или сожаление о том, что я тогда этого не сделал, появилось у меня позднее, а тогда я только сказал ему: «Эх ты! Знал бы ты, что там лежит, так, наверное, и не трогал бы».

Он, как говорят, ни к селу, ни к городу вдруг сказал: «Хочешь выпить?». Я повернулся и ушел.

Через непродолжительное время пришли оба автобуса одновременно, и все помещение моментально наполнилось пассажирами. Среди них я увидел брата, направлявшегося из Магадана на Ларюковую. Я рассказал ему только что пережитое приключение и, еще не кончив рассказывать, увидел, что мой знакомый уже вор крутится между пассажирами, выбирая «плохо лежащий» чемодан. Я, в этот момент говоривший о нем, сказал: «Да вот он» и показал на него пальцем. Брат подошел к нему, взял под ручку и повел в райотдел НКВД. Но он идти не хотел, на улице стал упираться, сопротивляться, и брату пришлось приложить к нему руки. В этом ему помог попутчик-прокурор.

В Мяките мне пришлось обратиться к диспетчеру, сказав, что я везу секретные документы, и попросить, чтобы он помог мне уехать. Это помогло, и я быстро добрался до Палатки, где поступил также, чтобы добраться в Усть-Омчуг. Было это 8 марта.

Эта моя памятная мне командировка совпала с наступлением наших войск под Старой Руссой, о котором печать и радио вдруг совсем перестали упоминать. Стало понятно, что произошла неудача. (Имеется в виду наступление Красной Армии весной 1942 г., бои за Старую Руссу продолжались вплоть до 1944 г. — Ред.)

Зимние будни

Кончалась первая военная зима. Я в Усть-Омчуге продолжал трудиться в отделе подсчета запасов, ходил на военные занятия истребительного батальона. Было холодно и дома, где мало приходилось проводить времени, и на работе. Очень неумело и плохо устраивали тогда центральное отопление. Оно было не водяным, а паровым, и в этом был главный его недостаток.

Из-за плохой работы центрального отопления в рабочих помещениях, особенно на первом этаже, приходилось ставить железные печки, выводя трубы в окна. Стояли такие печки и у нас в угловой комнате первого этажа двухэтажного здания управления, где помещался отдел подсчета запасов, и в смежном с ней «золотом» кабинете, через который мы ходили.

Дрова для этих печек приходилось заготавливать самим. Для этого устраивались походы или вылазки в лес с санями для дров, пилой и топорами. Хорошо было, что дрова тогда были рядом. В тайге можно было недалеко от поселка найти и сухие дрова в заломах в протоках Детрина, и сухостой в лесу. В общем, в лесу в 1942 году были еще деревья.

Помню один такой поход в начале февраля до моей поездки в Магадан и Ларюковую, в котором участвовал и Степан Семенович Герасименко, который почему-то не любил свое имя и называл себя Сергеем (как говорят лагерники, «хлябал за Сергея»). Тогда, читая его пояснительную записку, я заметил сначала, что мне нравится ее стиль, потом мне стало казаться, что я уже читал ее, и, наконец, я вспомнил, что сам написал ее в позапрошлом году, а Сергей Семенович только переписал. Зачем же сочинять новое о старом?

После поездки на Ларюковую с заездом в Магадан я ездил еще на Бутугычаг, где произвел вновь подсчет запасов олова в делювиальных и коллювиальных россыпях, использовав все материалы первичной документации. По вечерам я перечитывал в квартире у брата «Войну и мир» и сам удивлялся тому, что очень быстро успел «проглотить» эту эпопею. Это было роскошное юбилейное издание к столетию Отечественной войны с иллюстрациями, выпущенное известным издательством Сытина в 1912 году.

Тогда уже не было той большой палатки на руднике, которая стояла в самой верхней части террасы у левого гранитного склона долины, где когда-то работали геологи. Теперь в нижней части той же террасы стояло довольно большое двухэтажное здание, первый этаж которого был сложен из гранитных глыб, а второй был деревянный. Первый этаж был занят рудничной конторой, второй был жилой. Не знаю, как допустила такое сочетание пожарная охрана, но оно существовало.

А сочетание служебных помещений с жилыми, особенно в условиях поселка, где каждую каплю воды «добывали», расплавляя снег и в лучшем случае лед, было, конечно, очень опасно и недопустимо. Тем не менее это здание существовало на рудничном поселке еще долго и почему-то до закрытия рудника не сгорело.

В этом здании я и занимался подсчетом запасов.

Незадолго до моей командировки на рудник там сгорел двухэтажный жилой дом. Пожар произошел ночью 8 марта, и на память о нем остался анекдот, как геолог Яков Зиновьевич Хайн, проснувшись в горящем доме, торопливо одевшись, хотел спасти что-нибудь ценное из своего обреченного имущества, но вместо этого схватил со стола пепельницу с окурками и, сунув ее в карман телогрейки, выбежал на улицу. Самое смешное в этой истории то, что Хайн не курил, а окурки и пепельница были чужие — его товарищей по общежитию.