Неофициальная история крупного писателя - [8]

В общем-то, он заслуживал этого. Пламя борьбы против правых уже, можно сказать, обжигало ему бро­ви, а он все утверждал, что слова Лу Синя о допусти­мости изображения любого жизненного материала применимы и сегодня. Его критики обвиняли его в том, что он считает современную эпоху объектом для фелье­тонов, а он только посмеивался, не желая раскаиваться. Чжуан Чжун, помня, что он все-таки его учитель, пы­тался урезонить Вэй Цзюе, но тот упорствовал; у ста­рика в голове явно чего-то не хватало.

Из надежных источников Чжуан выяснил, что Вэя давно причислили бы к правым, если бы он не был за­блудшим одиночкой. Эта новость и испугала и обрадо­вала Чжуана. Испугала потому, что Вэй уже находился на краю пропасти, а обрадовала потому, что старика считали одиночкой, то есть не присоединяли Чжуана к нему. Но скоро могли и присоединить, так что особен­но радоваться было нельзя, да и проявлять неразборчи­вость в политических вопросах тоже. «Великий правед­ник уничтожает даже родных» — такова была добродетель древних, а сейчас самое главное — отмежеваться. Походы к учителю за советами пришлось прервать, фотография в серебряной рамке была без сожале снята со стены.

Так Чжуан Чжун неожиданно оказался в оппозиции к Вэй Цзюе. Но вскоре всех погнали на массовую выплавку стали, и они снова очутились вместе. Чжуан видел, как один старый друг Вэя советовал ему сдать в металлолом свою железную кровать, а тот раздраженно ответил: «Может, и кастрюли начнем переплавлять? Эта глупая затея приносит только ущерб народу!» Другой товарищ Вэя, учившийся экономике за границей, добавил: «Это не выплавка стали, а бессмысленн перевод сырья!»

Все эти разговоры очень напугали Чжуан Чжуна. «Мать моя родная,— подумал он,— что они болтают. Хоть это и правда, но ведь не всякую правду можно говорить!» Он искренне жалел, что стал свидетелем подобных разговоров, и не знал, что предпри­нять. Его чуткие нервы уже предчувствовали беду. В самом деле, скоро разнеслась весть о том, что на горе Лушань[5] зазвучали пулеметы и гаубицы; из­вестный своей прямотой и бескорыстием маршал Пэн Дэхуай был назван правым оппортунистом, а затем во всем Китае разгорелась ожесточенная классовая борьба.

«Если воду не трогать, она не забурлит; если чело­века не трогать, он не возбудится». Кипящие, волны политического моря ударили по нервам Чжуан Чжуна и привели его в состояние крайнего возбуждения. Он бродил по комнате и растерянно вздыхал: «Что же делать? Что делать?» Потом, все проанализировав, решил: раз уж такой человек, как Пэн Дэхуай, подвергся обстрелу, то другим людям и вовсе не прожить. Надо немедленно отмежеваться от правых оппортунистов, иначе тебя свяжут с ними одной веревкой. О левом и правом он к этому времени уже имел достаточное представление.

Дело не терпело отлагательств, поэтому на следую­щий же день после событий в Лушани он отправился к горкому партии и в его просторном холле наклеил громоподобную дацзыбао с таким заголовком: «Посмотрите на священный союз противников переплавки кастрюль!»

Глаза всех посетителей сразу устремились на Чжуана. Здесь были и удивленные, и почтительные, и испуганные, и испытующие взгляды, которые буквально сверлили его. Но в этом всеобщем внимании таилось и нечто очень приятное, словно поглаживание теплым утюгом. Самым же замечательным было то, что через ень после его дацзыбао власти официально объявили о начале борьбы против правого оппортунизма. Теперь все взгляды, устремленные на Чжуан Чжуна, казалось, говорили: «Ты обладаешь даром предвидения! Откуда ты заранее знал?» Некоторые прямо подходили к Чжуану и спрашивали его об этом, а он все больше раздувался от сознания своей невыразимой силы и чувствовал, что кожи на теле ему уже не хватает, становится даже трудновато дышать. Но он все-таки не забывал древней мудрости, что при получении щедрот нужно быть скромным, и ничего не отвечал, только молча улыбал­ся. Тем самым он выглядел таинственно, и некоторые уже говорили, что в Лушаньском пленуме участвовал его родственник. Чжуан Чжун вновь улыбался и ничего не отрицал.

Излишне пояснять, что Вэй Цзюе подвергся кри­тике вместе со своим другом-экономистом, выступав­шим против «большого скачка». В тот же вечер Чжуан Чжун снова сидел у него в кабинете, но теперь уже не на краешке стула, а на мягком диване. И все-таки он по-прежнему называл его учителем (поскольку рядом никого больше не было).

— Учитель Вэй, я надеюсь, вы понимаете меня. Или все еще нет? Одновременная борьба против пра­вого и левого уклонов — это неизбежный процесс. Вот я и решил: чем давать в руки других капитал, который может тебе навредить, лучше воспользоваться им самому и написать дацзыбао, чтобы заткнуть их поганые глотки, а заодно подчеркнуть, что вы меня ничему такому не учили...

Большие глаза Вэя снова превратились в щелки. Он сидел как деревянный, то ли слыша своего уче­ника, то ли нет. Но Чжуан чувствовал, что было грехом в такой момент не поучить немного этого упрямого старика, и продолжал:

— Сейчас в нашей жизни происходят глубокие изменения. Очень глубокие! Многие не понимают, что Китай — это славное, великое государство, умело ру­ководимое коммунистической партией. Разве можем мы ошибаться? Главный враг нашей социалистической революции — это буржуазия. Как же мы можем не бороться против правого и одновременно левого ук­лонов? Но я скажу вам откровенно одну вещь, ко­торую я понял в процессе борьбы: левый уклон — это яма с ватой, в ней тепло, мягко и приятно, а вот правый уклон — это выгребная яма, вонючая и страшная. Если в нее упадешь, никогда не отмо­ешься...