Неофициальная история конфуцианцев - [253]

Пусть вы писали бы, как Ли Тай-бо и Ду Фу, или своими поступками походили бы на Янь Хуэя и Цзэн Чаня[281], к вам все равно бы никто не зашел. Вот почему в крупных семьях на пирах по случаю совершеннолетия, на свадьбах, похоронах и во время жертвоприношений за столом стали говорить только о повышении в должности, назначении на новое место и о разжаловании. Даже бедные ученые писали свои сочинения, подлаживаясь под общий тон.

И все же среди простого народа появилось несколько выдающихся людей. Одного из них, который умел писать, звали Цзи Ся-нянем. С детства у него не было ни семьи, ни профессии, и пристанищем ему служил двор храма. Когда монахи били в колотушку и садились за свою скромную трапезу, он тоже доставал плошку и ел вместе с ними. И монахи не гнушались его обществом.

Он хорошо умел писать иероглифы, но не хотел подражать древним каллиграфам. Он создал свой стиль и писал на свой манер. Когда кто-нибудь просил его написать что-либо, он целый день постился, прежде чем взять кисть в руки. Весь следующий день он посвящал растиранию туши и никогда не разрешал делать это другим. Чтобы написать парную надпись в четырнадцать знаков, он расходовал полчашки туши. Он пользовался теми кистями, которые другие выбрасывали за негодностью. Когда же садился писать, человека четыре должны были стряхивать пыль с бумаги. И если это делали недостаточно тщательно, он начинал ругаться и даже бросался на нерадивых с кулаками. Нельзя было принуждать его, надо было ждать, когда он сам пожелает сесть за стол, и тогда он трудился с радостью. Но если у него не было желания, то он не писал никому, будь то князь или герцог, полководец или министр. Никакими деньгами его нельзя было прельстить!

Он был скромен в одежде, носил ветхий халат и донельзя рваные туфли, сплетенные из травы. Каждый день он что-нибудь писал. На деньги, которые он получал за это, покупал еду. Оставшиеся гроши он за ненадобностью отдавал беднякам, иногда совсем незнакомым людям.

Как-то во время снегопада он отправился к приятелю. Своими рваными травяными туфлями он сильно наследил в кабинете хозяина. За вспыльчивый характер тот недолюбливал его. Не решаясь открыто высказать свое недовольство, он сказал только:

— Уважаемые туфли господина Цзи пришли в негодность. Неплохо было бы купить новую пару.

— У меня нет денег, — отрезал Цзи Ся-нянь.

— Напишите мне что-нибудь, а я подарю вам туфли, — предложил хозяин.

— Нужны мне ваши туфли! Что, у меня своих нет?

Хозяину было не по себе оттого, что рядом с ним сидит такой грязный гость. Он вышел и пришел с парой туфель.

— Пожалуйста, господин Цзи, переоденьтесь, а то боюсь, что вашим ногам будет холодно!

Цзи Ся-нянь вскипел и, не попрощавшись, пошел к двери.

— Подумаешь, какое важное место ваш дом, — бормотал он. — Им, видите ли, не нравится, что я сижу здесь в своих туфлях! Да я своим посещением оказываю вам честь! Не видел я ваших туфель!

Он вернулся в храм Небесного Предела и, возмущенно бормоча, вместе с монахами принялся за еду.

Насытившись, он заметил, что в монашеской келье стоит ящичек с самой лучшей тушью.

— Вы хотите писать этой тушью? — спросил он.

— Ее подарил мне вчера внук цензора Ши, — ответил монах. — А я хочу подарить ее какому-нибудь крупному покровителю.

— Хорошо бы написать ею пару изречений, — промолвил Цзи Ся-нянь. Не обращая внимания на окружающих, он принес из своей комнаты большую плиту для растирания туши. Затем выбрал лучшие куски туши, подлил воды и, усевшись на кушетке, принялся растирать их. Монах, который уже знал его нрав, стал нарочно подзадоривать его.

Пока Цзи Ся-нянь с воодушевлением занимался этой работой, вошел служка и доложил о приходе господина Ши с моста Сяфоуцяо. Монах поспешил навстречу гостю. Внук цензора Ши вошел в комнату созерцания и заметил Цзи Ся-няня, но не поздоровался с ним, а тот тоже хранил молчание. Внук Ши отошел с монахом в сторону, и они принялись беседовать.

Растерев тушь, Цзи Ся-нянь вытащил лист бумаги и расстелил его на столе. Затем позвал четырех младших монахов и приказал им держать бумагу. Цзи Ся-нянь взял в руки старую кисть, обмакнул ее в тушь и, едва взглянув на лист, одним росчерком вывел целую строку. В этот момент монах, который придерживал бумагу правой рукой, чуть шевельнулся, Цзи Ся-нянь ударил его, и тот, скорчившись, завопил от боли. Услышав его стоны и крики, старый монах поспешно бросился к нему. Цзи Ся-нянь что-то в гневе кричал. Успокаивая его, старый монах сам стал держать бумагу вместо пострадавшего и предложил писать дальше. Внук цензора Ши тоже подошел посмотреть, но вскоре простился с монахом и ушел.

На следующий день в храм Небесного Предела пришел мальчик из дома Ши и спросил:

— Здесь живет каллиграф Цзи?

— А зачем он тебе? — спросил тот.

— Мой господин просит его прийти завтра писать, — ответил слуга.

— Ладно, — буркнул Цзи Ся-нянь. — Сегодня его нет дома, а завтра я ему скажу, чтобы он пришел.

На следующий день он явился в дом Ши у моста Сяфоуцяо и хотел уже войти в ворота, как вдруг его остановил привратник:

— Кто ты такой, что лезешь в дом?!

— Я пришел писать, — ответил Цзи.