Неодолимая слабость - [5]
Хи-хи-хи… — смеялся Сегал, прикрыв рот ладонями, и взгляд его приклеился к ее губам. — Простая песенка, верно?» Слова сочились из его рта, и Сегал знал, что, если остановится хоть на мгновение, из него исторгнется ужасный вой, какой издают по ночам волки. Но Ханна внезапно подхватила с постели мальчика, прижала его к груди, и Авнер начал хныкать: «Папа-а, пап…» Тогда Ханна его шлепнула. Свободной рукой ударила это тщедушное тельце: только бы он перестал, только бы замолк, молила она отчаянно…
— Ты все знал и ничего не сказал, — констатировала Ханна и, словно боясь тишины, гулко протопала в гостиную.
Сегал поплелся за ней, добрался до глубокого кресла, где в поздний час обычно уютно устраивался с вечерней газетой, медленно снял пальто, положил его на пол и затем сел.
Ханна стояла напротив мужа и буравила его обвиняющим взглядом.
— А что мне было делать? — спросил он, как будто в прошлом еще можно было что-то изменить. Ханна собрала с софы подушки, нагнулась, извлекла из ящика белье и стала расстилать простыню. Постель она застелила на одного, и не успел еще Сегал понять, что она делает, как услышал яростное: — Бороться надо было, Сегал. Бороться за меня.
Сегал взял пальто с пола, словно отгораживаясь им от этого ложа, застеленного на одного.
— Я не мог, — отозвался он. — Разве ты не понимаешь, что не мог? — А я думала, что тебе все равно, — сказала она с упреком, — и я ненавидела тебя и заодно себя… О, как я была несчастна!
Ему принадлежали лишь остатки ночи. Он обычно получал свое после долгих часов ожидания, томления в кресле среди полного мрака, после того как все время напрягал слух, чтобы уловить тихое дыхание Авнера и беззвучные шаги жены. А потом долго глядел на нее, лежа рядом на семейном двуспальном ложе и дожидаясь, пока она закроет глаза. Тогда он тянулся к ней, полз вдоль ее тела, целовал ее холодные пятки. Она оставалась неподвижной, руки разметаны по сторонам. Воплощение усталости. Временами он тянулся хищными пальцами к ее обнаженной шее, но каждый раз отдергивал руку, и между двумя телами преградой залегало молчание.
— А если бы я не возвратилась? — спросила она, повернувшись к нему. — Ну это было давно, — взмахнул он рукой в знак протеста. Краешком глаза он заметил: она обиделась.
Когда она перестала уходить по вечерам, их дом и стал прибежищем литературной братии, Ханна читала звучным своим голосом последние стихи поэта, сидевшего напротив, со стаканом в руке. Днем же она возводила стену между мужем и сыном. Как будто боялась, что Сегал расскажет ему о ее исчезновениях.
— Я ведь тоже уходил… чтобы испытать такое — хотя бы разок, — оправдывался Сегал. — Пока не стало слишком поздно…
— И все же слишком поздно ушел ты, Сегал. И не было уже в этом никакого смысла.
Он почувствовал презрение в этом «не было смысла», и он знал: она права. Сегал демонстративно встал и отвернулся к книжным полкам. Пальцы его бессмысленно бегали по цветным корешкам.
— Теперь я понимаю, в этом не было смысла, — сказал он.
Может быть, потому что слишком много стояло здесь книг с автографами авторов. В учительской во время перемен он пересчитывал поэтов и прозаиков, освоившихся у него в доме. Пока однажды госпожа Шайнбах не сказала: «Я могла бы снисходительно отнестись к тому, что они пишут, но не к тому, что они лапают своими руками». «Что может знать математичка о литературе?» — подумал он.
Теперь же он искал в своем сердце нужные слова, фразы — чтобы вернуть себе Ханну. Но Ханна все еще занята — стелет ему на диване. Как будто ему нужно пройти карантин, перед тем как вернуться в семейную спальню.
Белая простыня уже блестела в желтом тусклом восковом свете, просачивавшемся из-за занавесей. А поверх — такая же белая простыня и розовое одеяло цвета нагой плоти. Так, наверное, выглядит ложе для случайного гостя, который должен уйти на рассвете, когда хозяева еще спят. Ханна знаком показала циновку на полу: дескать, можешь сложить одежду здесь.
— На самом деле, надо было бы продезинфицировать твою одежду, — сказала она, — а-может быть, и не только одежду…
И она стремительно удалилась, погасила свет, закрыла дверь.
Сегал снова остался один. Его изможденное тело жаждало поскорее растянуться на накрахмаленных простынях. Но он помнил: сперва надо кое-что сделать. Резким движением он схватил саквояж, трясущимися пальцами достал оттуда листы бумаги и вышвырнул их из окна. Какое-то время он стоял и смотрел вниз, отдав свое тело на волю холодного ветра. Белые листки, похожие на трупики замерзших птичек, длили свое путешествие к земле; они находили пристанище на мокром тротуаре, на мокрых, поблескивавших плоских крышах. Потом Сегал вернулся к дивану и, так и не раздевшись, устроил свое усталое тело между простыней и одеялом.
Но из окна тянуло холодом, и это отгоняло сон. Сегал вспомнил: Ханна очень следила затем, чтобы на ночь окна оставались приоткрытыми. Дом не должен быть закупорен, словно банка. Вдруг прохудится кран, или, не дай бог, газ натечет, или еще что-нибудь приключится… Ханна знает, что такое бдительность. Сегал повернулся на бок и взял книгу с полки над головой. Может, она нагонит сон. В бледном лунном сиянии он смог различить надпись: «Ханночке, радушной хозяйке, в знак искренней дружбы». Стихи тоже были искренними и даже дерзкими. Он почувствовал неловкость, вдруг вспомнив слова колыбельной песенки: «Но так и не пришел домой, хоть…» Даже эти простые слова не он придумал. Просто вычитал их где-то, — наверное, у кого-то из тех, кто так охотно ставил автографы на этих книгах.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Шамай Голан (род. в 1933) — известный израильский писатель. Родился в Польше; во время Второй мировой войны оказался в России, в сибирской ссылке. В 1947 году эмигрировал в Израиль. Закончил Еврейский университет в Иерусалиме. Многократно избирался председателем Союза израильских писателей. Ныне — советник по культуре в посольстве Государства Израиль в Москве. Лауреат ряда литературных премий. Рассказ «Похороны» был включен в изданную в Нью-Йорке антологию лучших современных рассказов мира.
Шамай Голан — известный израильский писатель, автор книг «Жертвы», «Брачный покров», «Бег на короткие дистанции», «Засада» и др. Лауреат ряда литературных премий, в том числе Премии Ш. Агнона. Произведения автора переведены на многие европейские языки. Роман «Последняя стража» был издан на иврите в 1963 году и удостоился Премии имени Бараша. Предлагаем читателю журнальный вариант романа.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Компания наша, летевшая во Францию, на Каннский кинофестиваль, была разношерстной: четыре киношника, помощник моего друга, композитор, продюсер и я со своей немой переводчицей. Зачем я тащил с собой немую переводчицу, объяснить трудно. А попала она ко мне благодаря моему таланту постоянно усложнять себе жизнь…».
Сюжеты напечатанных в этой книжке рассказов основаны на реальных фактах из жизни нашего недавнего партийно-административно–командного прошлого.Автор не ставил своей целью критиковать это прошлое задним числом или, как гласит арабская пословица: «Дергать мертвого льва за хвост», а просто на примерах этих рассказов (которые, естественно, не могли быть опубликованы в том прошлом), через юмор, сатиру, а кое–где и сарказм, еще раз показать читателю, как нами правили наши бывшие власти. Показать для того, чтобы мы еще раз поняли, что возврата к такому прошлому быть не должно, чтобы мы, во многом продолжающие оставаться зашоренными с пеленок так называемой коммунистической идеологией, еще раз оглянулись и удивились: «Неужели так было? Неужели был такой идиотизм?»Только оценив прошлое и скинув груз былых ошибок, можно правильно смотреть в будущее.
"Идя сквозь выжженные поля – не принимаешь вдохновенья, только внимая, как распускается вечерний ослинник, совершенно осознаешь, что сдвинутое солнце позволяет быть многоцветным даже там, где закон цвета еще не привит. Когда представляешь едва заметную точку, через которую возможно провести три параллели – расходишься в безумии, идя со всего мира одновременно. «Лицемер!», – вскрикнула герцогиня Саванны, щелкнув палец о палец. И вековое, тисовое дерево, вывернувшись наизнанку простреленным ртом в области бедер, слово сказало – «Ветер»…".
«На сигарету Говарду упала с носа капля мутного пота. Он посмотрел на солнце. Солнце было хорошее, висело над головой, в объектив не заглядывало. Полдень. Говард не любил пользоваться светофильтрами, но при таком солнце, как в Афганистане, без них – никуда…».
«Шестнадцать обшарпанных машин шуршали по шоссе на юг. Машины были зеленые, а дорога – серая и бетонная…».
«… – Вот, Жоржик, – сказал Балтахин. – Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.– Ай-я-яй, – покачал головой Жоржик. – Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить? …».