Неодолимая слабость - [4]

Она улыбнулась. Высокая фигура сына, казалось, прикрывала мать.

В тот день Сегал надеялся, что сын догонит его на ступеньках школьного крыльца или, например, на тротуаре, где улица делает поворот. Сын играл в баскетбол и был хорошим, быстрым игроком. Он уже как будто чувствовал руку сына на своем плече: пойдем, папа, пройдемся до угла. Они пойдут в ближайшее кафе, и Сегал сядет напротив сына и закажет пиво, и оно будет пениться. И они поговорят как мужчина с мужчиной. Семнадцать лет они живут под одной крышей — и никогда не разговаривали как мужчина с мужчиной. На сей раз сын его поймет. Он знает, что тот сможет его понять. Примерно год назад он пытался поговорить с Авнером, но, видимо, не пришло еще время. Сегал пригласил сына в это же кафе, и официант возвышался над ними и заученными движениями наполнял пивом два пузатых бокала, пока пена не перехлестнула через край. «Осторожно! — воскликнул тогда Сегал. — Надвигается шторм!» Он взял бокал, и усы его погрузились в пену. «Вот такой же вкус у жизни, — начал Сегал тоном, которым учителя подводят класс к основной теме урока. — Жизнь тоже по большей части горькая, хотя чуточку и сладка, а пена покрывает все». Он снова поднял бокал, чтобы чокнуться с сыном, как подобает мужчинам и коллегам. После этого безмолвного тоста можно поговорить и о Ханне — об их общей женщине. И Сегал скажет все, что скрыто в его сердце и не попадает на уста. Но Авнер молчал. Даже не пригубил пиво, на устах его было только «да» и «нет». Таков был ответ на отцовские слова. И белая пена на столе скоро осела, превратилась в теплую лужицу, и упитанные мухи слетелись к ней помыть свои тоненькие лапки.

— Как насчет пива? — вдруг предложил Сегал. — Нас трое. — Он потер ладони — и согреть их хотел, и радовался, что нашел им хоть какое-то применение. — Посидим и поговорим, как… — Почему вдруг пиво? — насторожилась Ханна. — Холодное пиво — по случаю холодного дня, да? С горькой пеной? — сказал Авнер, появившись из-за двери. Он подошел к столу, оперся на него обеими руками, заглянул отцу в глаза и сказал издевательским тоном: — Как принято у настоящих мужчин, так? — Иди спать, Авнер, поздно уже, — воззвала к нему Ханна. — Иди, Авнер, иди спать, — вторил ей Сегал усталым голосом. — Иди, Авнер, — прошептала Ханна.

Авнер на миг поднял голову и уставил насмешливый взгляд уже на них обоих. Сегал отвел глаза, чтобы не встречаться взглядом еще и с женой. Авнер вышел. Шаги его были медленны и тяжелы. Он хлопнул дверью.

— Спокойной ночи, Авнер, — прошептала Ханна.

Мрак тихо струился через окно. Неоновая лампа гудела, как далекий сигнал тревоги. Сегал поднял голову. Ханна стояла спиной к окну и глядела на мужа с выражением непоколебимого упорства. Скулы ее были в движении. Сегал поднял саквояж до уровня груди и тут же снова поставил его на пол.

— Мужчина должен хотя бы раз уйти от семьи, — сказал он нерешительно. — Знаю, — печально кивнула она.

Через год после рождения Авнера начались ее уходы из дома. Как будто она весь этот год ждала, пока затянутся ее раны. И Сегал не осмеливался задавать вопросы. Как-то раз она сказала ему, что ходит в танцевальный кружок. В конце концов, Сегал же не хочет, чтобы тело его жены увяло раньше времени! Ему надо бы знать, что роды разрушают женское тело. И Душу тоже. Ханне в этом кружке привили новые взгляды. Танец помогает обрести гармонию внутри организма. А о душе позаботятся поэты и прозаики, которые приходят в дом. Они много говорят о вдохновении, которое является внезапно. В самых невероятных местах, в самый неожиданный момент. Горение белых страниц в святом пламени слов обладает неземным смыслом. И Ханну влечет это сокровенное пламя. И не прекращаются ее Уходы из дома. Почему бы Сегалу не присмотреть за сыном? Справедливое Разделение труда. Если природа настолько пристрастна, что обрекла женщин носить зародыш, мы же должны что-то противопоставить подобной Дискриминации, правда? Наверное, ты, Сегал, пока я служила инкубатором для твоего отпрыска, не мог отвести глаз от какой-нибудь из твоих учениц, вернее, от ее тела. Так ведь? Могу поклясться, что так. Юное, девственное тело, уже созревшее и еще не деформированное… Скажи, Сегал, какая из твоих девиц это была?

Всплески ее эмоций удивляли его. Тело ее осталось невредимым, более того, оно было красивым. Заметны были лишь небольшие растяжки по бокам живота и маленький шрамик где-то не на виду. Сегал все эти нелегкие для него дни вспоминал, как проводил пальцами по этим местам.

— Теперь мы с тобой знаем, что каждый должен однажды уйти, — сказал он, не повышая голоса, затем коснулся рукой морщинок на ее лбу.

Она отклонилась назад и, как бы защищаясь, поднесла ладонь к лицу.

— Поздно, Сегал. Уже слишком поздно.

И снова он подошел к ней и встал рядом. Ноздри его трепетали от запаха ее тела, руки он убрал за спину, потому что ему хотелось тронуть ее волосы.

Как-то поздним вечером она вернулась домой, и Сегалу захотелось пригладить ее растрепавшиеся волосы. Он поднес нетерпеливые пальцы к ее лицу, а она уклонилась от прикосновения. Это из-за ветра, Сегал. И тогда он снова поднес пальцы к своим губам, вдыхая аромат ее волос и одновременно прося ее не будить их сына, который только что уснул, а в душе надеясь, что они с женой все уладят миром. И снова он дал ей безмолвное обещание, что никогда не станет задавать ей вопросов, никогда… Но Ханна уже стояла у кровати Авнера. А Сегал — рядом с ней, на страже. В позе покорной готовности. Авнер спит, и тон Сегала становится искательным, он доволен, что сумел найти слова… «Ханночка, — шепчет он прямо ей в ухо, — наш маленький Авнер спит, он уснул, я спел нашему сыну колыбельную, Ханна, Ханна, Ханночка моя, рассказал ему сказку о золотом козленке… — И он начал тихо напевать, после ночи ожидания: