Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том II - [84]

Он никак не рассчитывал, что его семья к этому времени уже приедет, а это как раз и случилось.

Катя сумела уговорить райпотребсоюз и свое заводское начальство и освободилась от работы на два дня раньше, чем предполагала. Еще три дня ушло на ликвидацию хозяйства, продажу коровенки и т. п., и на шестой день после отъезда Бориса в Орджоникидзе, она уже ехала с ребятами и вещами, большую часть которых составлял багаж, привезенный мужем, к своему новому месту жительства.

Директор завода даже без особых просьб с ее стороны выделил ей полуторку.

Пришлось заплатить только за потраченное горючее и работу шофера.

И вот в то время как Борис, еле-еле передвигая ноги, бредя по мокрому снегу, а иногда проваливаясь чуть ли не по колено в большие лужи, двигался к своему дому, Катя, выгрузившись в найденной ею с большим трудом по адресу, оставленному Борисом, квартиру, окруженная голодными ребятишками, сидела на куче своего барахла, сваленного посередине большой нетопленной комнаты, и с тревогой думала, как-то они будут жить. В углу этой комнаты она видела сложенную и связанную хорошую новую мебель и, полагая, что эта мебель принадлежит прежним хозяевам, с тоской поглядывала на голые стены своего огромного, как ей казалось после Александровской хатенки, нового жилища.

На беду Бориса, в это время прежняя хозяйка ушла из дому, в квартире на кухне находились только дети. Они знали, что сюда должны приехать новые квартиранты, и поэтому старшая девочка лет 13 беспрепятственно впустила незнакомку, приехавшую с тремя замерзающими детьми, в дом и провела их в комнаты, в которых они должны были жить.

Шофер помог перенести вещи, получил причитающиеся ему деньги и уехал.

Он торопился до ночи вернуться домой.

Катя пока еще не решалась что-либо предпринимать. Разбирать вещи или заниматься приготовлением еды у нее не было сил.

За эти дни и в особенности за время переезда она устала, замерзла и чувствовала себя скверно. Ехать пришлось наверху на вещах, в кабину посадили Нину и Майю, а Элу она взяла с собой, и как они ни прижимались друг к другу, как ни укутывались стареньким одеялом, холодный январский ветер пронизывал их до костей. Не начинала она распаковываться еще и потому, что не очень верила, что такие, прямо-таки роскошные по тем временам хоромы станут их жилищем. Иногда думала, что попала сюда по ошибке.

Вот, пригорюнившись, и сидела Катя на вещах. Сунула ребятишкам по куску хлеба с салом и стала вяло жевать сама. Прошло часа два, уже совсем стемнело, а Бориса все не было.

И когда терпение Кати уже совсем истощилось, вдруг появился он, но в каком виде?

Весь в грязи, мокрый, в растерзанной распахнутой шинели, с бессмысленно блуждающим взором, очевидно, пьяный в стельку.

Несмотря на сильное опьянение он все-таки узнал жену и детей, попытался изобразить радость, шагнул к ним и, запнувшись обо что-то, с грохотом свалился на пол.

– Этого еще недоставало! – с ужасом подумала Катя. – Он что же, мало того, что на фронте с бабами путался, а еще и пьяницей стал! Эх, жаль, что Николай (так звали шофера) уехал. Вернулась бы обратно в Александровку, а этого развратного пьяницу бросила бы здесь. Пусть как хочет, так и живет.

Но через минуту мысли ее приняли другое направление.

Как же так, ведь это все-таки ее Борька, ему она отдала свою девичью честь, от него она родила троих детей. Она взяла на себя всю тяжесть содержания семьи, пока он учился, она, можно сказать, создала его, нет, бросить его я не могу. Да просто не имею права. Надо будет находить какой-нибудь выход.

В соседней комнате стояла большая кровать. Очевидно, на ней спал Борис, так как там лежала его новая постель. Раздев мужа до белья и с помощью Элы дотащив его до кровати, Катя уложила его, и он немедленно заснул. А она принялась распаковывать вещи и прежде всего посуду.

Когда она вышла на кухню, то старая хозяйка была уже там.

Она приветливо встретила Катю, заверила ее, что они освободят кухню, в которой жили, самое позднее через неделю и предложила воспользоваться горячей плитой. Кроме того, она показала на лежавшую около крыльца большую кучу обрезков досок и сказала, что это дрова, которые привез Борис Яковлевич, и что ими можно затопить печку в комнатах.

То ли она не видела, в каком виде пришел Борис, то ли не хотела показать, что видела, однако, об его пьянстве она не заикнулась ни словом, а наоборот, всячески его расхваливала, говоря, что вот он всего неделю проработал, а о нем уже все соседи (они все работали там же, где и Борис) отзываются очень хорошо. Да и им он помог. У ее дочки нарывал палец, он выписал какой-то мази, завязали два раза и все прошло.

На следующий день Катя разбудила Бориса очень рано и до его ухода долго и серьезно разговаривала с ним о его вчерашнем поведении. Ему было мучительно стыдно, его терзало то, что он позволил себе встретить в таком виде жену и, главное, он не мог себе простить, что как-то довел себя до такого скотского состояния. Такое с ним случилось второй раз в жизни, и оба раза он причинил огромную обиду своей жене. За последние семь лет он никогда не напивался допьяна. Мысленно он клял на все лады Лепешкина и дал слово себе и своей жене, что такого с ним больше никогда не повторится. К слову, заметим, что эту клятву он сдержал до конца жизни. К его счастью, о случившемся с ним ничего не узнали на работе, и особенно не узнал полковник Головин, который сам не пил и к людям, употреблявшим спиртное, относился очень строго.