Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том II - [74]

Борис вскочил, обнял ее и стал целовать. Она не отталкивала и даже отвечала на его поцелуи, но как-то отчужденно. Затем сказала:

– Ну что же, Борис, где твои вещи? Я на лошади, возьмем их и поедем. Борис показал на огромную кучу чемоданов и узлов.

– Вот они, а вот еще и Джек. Я тебе о нем писал.

Катя смело подошла к вставшему во весь свой богатырский рост псу и, протягивая руку, ласково сказала:

– Какой же ты славный, хороший пес. Будем друзьями.

И не успел Борис ее предупредить, как она уже гладила Джека по голове и даже почесывала ему за ушами. К удивлению Бориса, Джек не только не укусил Катю, не только не заворчал на нее, но даже стал учтиво помахивать хвостом и прижиматься головой к ее ногам.

Когда все вещи были погружены в небольшие санки, и выяснилось, что им самим там уместиться не удастся, Катя предложила:

– Что мы будем ночью пешком тащиться? Да и ты наверно устал? Давай отдохнем до утра. Тут недалеко у меня знакомые из райпотребсоюза есть. У них поспим, а утром и тронемся домой. Борис согласился.

Спали они на полу, на перине, постланной им хозяйкой. Легли, не раздеваясь и почти не разговаривая, заснули. Оба они чувствовали себя как-то неловко. Ранним утром следующего дня, подзакусив, отправились в путь. Это было 31 декабря 1945 года.

Алешкин в течение нескольких дней не хотел вести никаких переговоров с райздравотделом, не хотел являться в военкомат и тем более в НКВД.

Джек бежал впереди, за ним шагала лошадка, таща основательно загруженные санки, а следом, взявшись за руки, шли Борис и Катя.

Глава пятнадцатая

Борис рассказывал Кате о своем путешествии, расспрашивал ее о работе, о ребятах и вообще о жизни в Александровке. Она отвечала довольно односложно и шла, задумавшись.

Борис, чувствуя себя виноватым, был смущен, и это смущение старался прикрыть напускной веселостью. На душе у него было неспокойно. Он все время думал о злосчастном письме: получила его Катя или нет. Этот вопрос волновал его больше всего. Спросить прямо он не решался. Так и продолжал болтать о всяких пустяках, почти не умолкая.

Прошли станицу Котляревскую. Она еще до сих пор не отстроилась: местами торчали одни печные трубы, а от конопляного завода остались одни развалины.

Когда они вышли снова в степь на ровную дорогу, окруженную небольшими сугробами, Катя остановила лошадь и сказала:

– Давай отдохнем немного, посидим, – и с этими словами она присела на краешек саней. Борис бросился к ней, пытаясь ее обнять и поцеловать, но она вывернулась, вскочила на ноги и громко сказала:

– Ты на фронте-то там напрактиковался с разными бабенками, а я здесь от этих нежностей отвыкла, не до того мне было. Слишком много на мою долю досталось. Не лезь ко мне. Давай-ка лучше поговорим.

Борис отскочил, как ошпаренный, и стал на обочине дороги, опустив голову.

Он залился краской стыда и молчал, не зная, что сказать. Катя продолжала:

– Зачем ты приехал? Забрать у меня детей? Ты что же, думаешь, я тебе их отдам? Больше того, что ж ты думаешь, они поедут от меня? Думаю, что ты ошибаешься. Ну, что ж ты молчишь? Отвечай! Или ты только пакостить умеешь? А ответ держать трусишь?

Борис приподнял голову и умоляюще взглянул на Катю. Он силился сказать что-нибудь в свое оправдание, но не мог. Его язык не повиновался ему. Катя заговорила вновь:

– Получила я твое проклятое письмо. Как я, только прочитав его, жива осталась? Спасибо Элке, она меня поддержала. Ведь ты даже и не представляешь, что у тебя есть почти совсем взрослая дочь. Ей уже 18-й год идет, и она такого горя насмотрелась и столько испытала, что совсем взрослой стала.

Я все время чувствовала, что около тебя есть женщина и, может быть, не одна.

Это чувствовалось по тону, по содержанию твоих писем. Я мирилась с этим… Знала, какой ты неустойчивый в этом отношении человек, но считала, что это все временные увлечения, которые улетучатся как дым.

Но когда я получила то письмо… Да, да, написанное карандашом. О котором ты и до, и потом предупреждал меня. Я не только была оскорблена до глубины души. Мне показалось, что я как-то сразу разлюбила тебя. Что там, на фронте, не ты, а какой-то чужой, совершенно посторонний мне человек. Много я передумала в бессонные ночи после этого письма. Много ответов написала тебе, конечно, не послала… А ты?!

Правда, вслед за этим письмом я получила несколько твоих ласковых и хороших писем, в которых ты вымаливал себе прощение и объяснял посылку этого письма глупым и досадным недоразумением.

Хорошенькое «недоразумение», оно чуть не стоило мне жизни!

Ну, что же ты молчишь? Я все-таки решила ждать тебя, увидеть тебя, посмотреть тебе в глаза и понять, что же ты все-таки за человек? – С этими словами Катя вновь присела на краешек саней.

Борис молча опустился на колени на снег, покрывавший дорогу, взял Катину руку, прижался к ней губами, затем поднял на нее глаза, из которых текли слезы и сказал:

– Прости меня, если сможешь! Я был и есть только твой!

– Не ври, – сердито возразила Катя, – говори мне всю правду. Рассказывай! Да, так сидеть холодно, вставай. Пойдем! Дорогой все и расскажешь.

Они снова двинулись в путь.