Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том II - [14]

Та сначала отказывалась, но потом под влиянием умоляющего взгляда своего старшего сына и очень радушному и ласковому приглашению со стороны «гостей», осмелилась, и с аппетитом, так же, как и ее сын, съела большую порцию кушанья, которую ей положил Игнатьич.

После того как все с аппетитом поели, Игнатьич разлил в кружки, поданные хозяйкой (для себя и сына – старенькие чашечки), чай, положив в каждую чашку по большой ложке сгущённого молока. Катя извлекла из своего мешка, где она хранила дополнительный офицерский паек, пачку печенья, и ужин превратился в настоящее пиршество, особенно для изголодавшихся поляков.

Глядя на то, с каким вожделением смотрел маленький Стась на еду, и в особенности на печенье, Борис невольно подумал о своих:

«Как-то они там, в Александровке? Сыты ли, может быть, голодают хуже, чем эти поляки!»

После ужина хозяйка, немного осмелев, спросила Бориса:

– А та пани малжонке пану офицэру есть?

Борис некоторое время смущенно молчал, а затем произнес:

– Так…

Катя, хотя и не поняла подлинной сущности вопроса хозяйки, но все же, видимо, догадалась, о чем идет разговор. Слегка покраснела и посоветовала:

– Скажи, что я тоже офицер-фельдшер, твоя помощница, можешь добавить, что временно и «малженка».

Борис не стал переводить польке всей фразы, а лишь только сказал, что эта пани теж медик и работает с ним.

После этого хозяйка провела их в соседнюю комнатку и сказала, что они могут укладываться спать на кровати, стоявшей в этой комнате.

Игнатьич улегся на лавке в кухне, хозяйка ушла в комнатку, где спали ее дети, а Джек, как верный сторож, устроился у входа в кухню.

На следующее утро, после очень раннего завтрака, Борис подошел к груде сваленного около железнодорожного тупика имущества. Дружинницы, санитары и младшие медсестры уже успели понастроить себе около этой «свалки» шалаши из плащ-палаток и сейчас вылезали из этих убежищ в сырой предутренний туман.

Алешкин разыскал Захарова и приказал немедленно обойти все ближайшие домики поселка и устроить на жилье всей врачей, старших медсестер и других офицеров. Сам он вызвал старшину Еремеева и старших сестер и приказал на имевшейся недалеко от линии полянке, окруженной высокими тополями, развернуть две палатки ДПМ. Одну для жилья всего личного состава, а другую, на всякий случай, как лечебную. Последняя палатка должна была служить и сортировкой, и перевязочно-операционной, и госпитальной на первые дни. Для этого ее перегородили утеплениями на три неравные по величине части.

Борис предполагал, что надолго в этом посёлке они не останутся. Не зря же их тащили в такую даль из Раквере. Как подсчитал Добин, они проехали более полутора тысяч километров. Он, между прочим, внимательно следил за всеми более или менее крупными станциями, которые они проезжали, и в результате своих наблюдений представил Алешкину маршрут, который они проделали за 17 суток.

Вот он: Раквере – Тала – Тарту – Велга, это в Эстонии. Далее через Латвию: – Вамире – Цесис – Губекаплявский; затем Литва: Даугавпилс – Вильнюс, затем Гродно в Белоруссии и наконец в Польше: Белосток и Тлущ. Путь, как видим, немаленький, а когда они сравнили его с известной линией фронта, то увидели, что он пролегал вдоль фронта с севера на юго-запад. И по их предположениям, они находились в настоящее время от передовой километрах в 40. Это подтверждалось иногда раздававшимся громыханием орудийных выстрелов.

Судя по этому, Тлущ и его окрестности должны были бы быть заполнены множеством тыловых фронтовых учреждений. На самом же деле здесь царило полное спокойствие. Это удивляло и Алешкина, и его друзей.

Прежде чем описывать дальнейший путь госпиталя, мы считаем нужным рассказать еще об одном случае, который произвел на всех тех, кто оказался его свидетелями, самое ужасное впечатление.

Через день после пребывания в Тлуще госпиталя № 27, утром в дом, где квартировал Алешкин, вошел хромающий, небритый, грязный человек. Хозяйка испуганно бросилась к нему. Что-то быстро ему сказала, а затем повернулась к Борису, сидевшему за столом, и заявила, что это ее муж, который где-то пропадал последние два дня и вот вернулся домой.

Сообщив это Борису, она смущенно замолчала.

Вошедший остановился у двери и по-военному отрапортовал:

– Панове офицеры, кочегар паровоза ЭНС-1382 Щербинский. До услуг панов! Борис усмехнулся:

– Цо пан есте жолнаж? Солдат?

– Не, пан майор, я вольный, маю инвалидность. Но мне заставляли работать, а потом сказали, что русские всех, работавших у немцев, будут расстреливать. Я, да и другие тоже, убежали в лес. Сидели там неделю, а потом стали выходить. Никто нас не трогал и наши семьи также. Вот и я пришел.

– Что же вы думаете делать?

– То же самое… Буду кочегаром работать. Теперь поезд ходит Тлущ – Люблин.

Машинист сказал, чтобы сегодня приходил, вечером поедем. (Разумеется, весь этот разговор велся на польском языке).

Борис усадил смущенного кочегара, угостил его папиросой и стал расспрашивать про жизнь и службу у немцев. Тот охотно все рассказал, что машинист, помощник и он были поляками, но немцы им не доверяли и всегда сажали на паровоз автоматчика. Юрек, так звали мужа хозяйки, рассказал, что не одни раз ему приходилось вместе со всей бригадой возить эшелоны с евреями и другими жителями из Варшавы, Люблина или других мест в Майданек-2, так называлась станция на ответвлении от главной линии железной дороги, соединявшей Тлущ и Люблин. Она находилась на расстоянии около 15 километров от Тлуща. Тогда, говорил он, на паровоз сажали двух автоматчиков, и бригаде при подходе к станции строго запрещалось смотреть в окна паровозной будки, на выгрузку прибывших, а также и на то место, куда их привезли. После выгрузки эшелон задним ходом выходил на главную линию и уже продолжал следовать в обратном направлении.