Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том II - [35]

В недолгие часы отдыха Алешкин находил в Джеке хорошего друга. Если Борис сидел и что-либо писал или читал, Джек мог часами сидеть неподвижно рядом, следя за Борисом глазами и ничем не выдавая своего присутствия.

Когда Алешкин вынужден был переехать на житье в штаб дивизии, взять с собой Джека он не мог и оставил его на попечении Игнатьича, который тоже полюбил собаку и очень внимательно о ней заботился.

После отъезда Бориса и Вензы Федоровский переселился в их комнату, а Игнатьичу приказал занять для своего жилья маленькую каморку – ранее пустовавший чулан. Естественно, Джек жил там же, где жил и Игнатьич. Каморка эта не запиралась, но войти в нее, когда там находился Джек, не мог никто. Стоило кому-нибудь только открыть дверь, как на пороге появлялся Джек с таким грозным ворчанием и свирепым видом, что любой отскакивал в сторону и произносил далеко не всегда лестные слова как по отношению к собаке, так и по отношению к Игнатьичу.

Несколько раз на Джека нарывался и комбат Федоровский. Он даже приказал убрать Джека из каморки и посадить на цепь у крыльца. К счастью, в этот же вечер в медсанбат приехал Алешкин, он отменил этот приказ, одновременно заверив Федоровского, что в самом ближайшем будущем заберет собаку к себе.

Игнатьич рассказывал Борису Яковлевичу, что Джек так никого в санбате и не признал за человека, достойного своей собачьей дружбы.

Но однажды, заметил Игнатьич, я, по своему обыкновению, задержался около кухни, вы ведь знаете, у меня там один из поваров хороший дружок, вот я и засиделся. После ужина, свернув огромные махорочные цигарки, эти друзья по нескольку часов могли сидеть на каком-нибудь толстом полене, разговаривая о самых разных делах, главным образом об ушедших в прошлое мирных буднях, о судьбе своих семей, оставшихся где-то на территории, занятой теперь немцами (семья Игнатьича жила в селении Батетском, а его приятеля – где-то под Гатчиной). Время за этими беседами текло незаметно.

Так было и в этот вечер. Батальон находился уже на новом месте, около хлебозавода. Игнатьич приспособил для себя и Джека маленькую землянку, шагах в 15 от палатки комбата.

Когда Игнатьич возвращался домой от кухни, он заметил, что дверь в землянку слегка приоткрыта, он удивился. Неужели, подумал он, Джеку понадобилось выйти, и он открыл дверь изнутри. Как же он щеколду-то открыл, а ну как Джек куда-нибудь сбежал?

Испугавшись, Игнатьич быстро зашел в свою землянку. Картина, которую он увидел, поразила его. Уходя, он зажег маленькую коптилку, стоявшую у него на крошечном столике рядом с топчаном. Так вот что он увидел. Передаем это с его слов, как он рассказал потом Алешкину:

– Значит, дело было так, Борис Яковлевич. Вижу, дверь приоткрыта, ну, думаю, Джек не стерпел, сбежал, хотя это на него и не похоже. А потом, как он мог это сделать? Захожу и что же вижу? Коптилка-то чуть светит, видно плохо, но все же вижу. На подстилке (я на пол землянки досок настлал, а на них Джекову подстилку из старого одеяла положил), это у печурки, в ногах у меня. Так вот, на подстилке лежит Джек, который при моем входе голову поднял и слегка хвостом начал постукивать, а у него под самой мордой кто-то, завернувшись в шинель, скорчившись, лежит. Да такой маленький, словно ребенок. У меня так все и обмерло внутри. Думаю, неужто Джек кого придушил, да думаю, не может быть, ведь он же не такой свирепый. Не выдержал, крикнул: «Джек, ты что же это наделал?!». Тот даже не шелохнулся, только продолжал на меня смотреть и хвостом помахивать. Но мой крик всполошил лежавшего рядом с Джеком человека. Он быстро вскочил, и, видимо, со сна не совсем понимая, что происходит, как-то испуганно ойкнул, затем, увидев меня, стал отряхиваться, поправлять свалившуюся шапку и запрятывать по плечам кудрявые черные волосы. Тут я узнал, что это была Катя Шуйская. Вместе с ней вскочил и потянулся, раскрыв свою пасть и Джек.

Она немного смутилась, но все же рассказала мне, что произошло. Она, оказывается, возвращалась с дежурства и, проходя мимо моей землянки, услышала жалобное поскуливание Джека. Она поняла, что пес просится погулять. Подошла и открыла дверь. Джек стрелой промчался мимо нее и скрылся в кустах на окраине батальона. Девушка решила дождаться его возвращения, притворила дверь и сперва села на топчан, а затем пересела на Джекову подстилку и стала подкладывать в маленькую печурку кусочки хвороста, а там, согревшись, незаметно и заснула. Она не слышала, как вернулся Джек, самостоятельно открывший дверь, как он улегся рядом с ней, и проснулась только после того, как я окрикнул Джека.

Меня удивило, как это Джек ее не тронул, и как она не побоялась открыть дверь. Она сказала, что ведь это она накладывала гипс Джеку на лапу, и что он, наверно, это помнит, и поэтому на нее никогда не ворчит.

И на самом деле, Джек спокойно стоял рядом с ней и даже не пытался куда-нибудь отодвинуться. Рассказав все это мне, она повернулась к выходу и только просила меня ничего не рассказывать вам.

– Ну, ты и выполнил ее просьбу?

– А что же выполнять? Чего ж тут секретного? – искренне изумился Игнатьич. – Этот случай, наоборот, надо всем рассказать, чтоб все в санбате знали, какой у нас пес умный и что он беззащитного «своего» никогда не тронет, а то ведь тут некоторые его ославили, как самого злого зверя, и на цепь велят сажать…