Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том II - [37]

Уже через год после начала войны появилось грубое и глупое слово ППЖ (полевая походная жена), цинично оскорбляющее то, на наш взгляд, вполне естественное состояние, возникающее между постоянно общавшимися мужчинами и женщинами. Конечно, в этих отношениях не все и не всегда было достаточно чисто и пристойно, с нашей сегодняшней точки зрения. Но если понять моральное состояние тех людей, которые были внезапно вырваны из мирной обычной жизни, оторваны от семей, то можно объяснить эту тягу их друг к другу. И вполне естественно, что такие дружбы между мужчинами и женщинами в огромном большинстве случаев оканчивались интимным сближением.

Так случилось с нашим героем в первые месяцы войны, а теперь, через год после ее начала, он видел, что то же самое происходит со многими другими. Даже в пределах одной дивизии образовалось бесчисленное количество парочек. Марченко и Валя, Лурье и Аня, Перов и Шацкая, комдив Володин и фельдшер Волошина, Картавцев и медсестра Бурева, старшина Красавин и медсестра Шуйская, старшина Бодров и дружинница Кузнецова, командир 50-го стрелкового полка и медсестра Фаина Хайруллина и еще много-много других. И в большинстве случаев такая дружба работе, службе этих людей не мешала, а, наоборот, приносила только пользу. Эти парочки помогали друг другу переносить тягости военной жизни, поддерживали друг друга.

Были среди них и такие случаи, которые своими связями роняли авторитет одного из партнеров, как это было у Марченко и Вали. Но такие случаи были все же исключением.

Трудно сказать, на что, сходясь, рассчитывали эти парочки. Ведь у одного из них, а иногда и у обоих, где-то за линией фронта или в глубоком тылу были семьи… Как расценить их теперешнюю связь? Не знаем!

Но что их чувства в то время, когда они каждый день, каждый час рисковали жизнью и, как мы потом увидим, многие из них так и не дождались конца войны, все-таки заслуживают доброго слова, а не огульного презрения и осуждения, как это пытались сделать многие после войны.

Мы еще вернемся к этому вопросу, когда будем описывать жизнь тех или иных лиц, так или иначе связанных с нашим героем. Пока же ограничимся только одним. На войне – состоянии для человека противоестественном, когда каждому активному участнику ее ежечасно, ежеминутно грозит смерть, а умирать никто не хочет, существует и должно существовать естественное стремление человека жить. Существует самая обыкновенная человеческая жизнь со всеми ее многосторонними проявлениями, в том числе и с любовью. Иногда настоящей, чистой, прочной и крепкой, сохраняющейся на всю последующую жизнь; иногда внезапной, кратковременной, но бурной и страстной, оставляющей след на последующую жизнь. А иногда мелкой, эгоистичной, расчетливой и благодаря этому опошленной и униженной до грубых, почти животных отношений. Во всяком случае, все эти чувства являлись проявлением жизни, которая и в военное время, и на фронте (а там, может быть, острее чем где-либо) шла своими безудержными шагами, а, следовательно, чувства эти существовали, и отмахнуться от них, чего, быть может, многим и хотелось бы, невозможно.

Но достаточно об этом. Вернемся к нашему основному герою Борису Алешкину. Прошел июнь месяц 1942 года, у Бориса вновь прервалась связь с семьей. Фашисты с наступлением тепла нанесли новый удар, сосредотачивая теперь свои главные усилия на южном участке фронта. Они сумели парализовать попытки Красной армии освободить Харьков, вновь взяли Ростов и фактически опять отрезали Кавказ от Центральной России.

Борис почти еженедельно писал письма своей Кате, а от нее уже около месяца не получал ничего. Конечно, он и в мыслях не допускал, что его семье может угрожать какая-нибудь непосредственная опасность.

Александровка находилась так далеко в тылу, что он представить себе не мог, что фашисты когда-нибудь сумеют забраться в такой глубокий тыл. Но он уже понимал, что его семье, и в особенности жене, материально сейчас тяжело.

Ведь их неоперившаяся после его учебы семья так разорена, так, попросту сказать, обнищала, что бедной Кате, очевидно, приходиться напрягать все свои силы, чтобы как-то сводить концы с концами.

Конечно, надо прямо сказать, что Алешкин, находясь в составе действующей армии, получая в положенные сроки необходимую одежду, пищу, да как командир кое-какие дополнительные продукты, невольно оторвался от тех повседневных бытовых нужд, которые постоянно довлели над его семьей. И хотя думал о тяжелом ее положении, но истинных размеров тех тягот, которые испытывала его семья, он даже не представлял.

Время шло.

Павел Александрович Лурье, начальник политотдела дивизии, был срочно отправлен на курсы переподготовки куда-то в Среднюю Азию, теперь в поездках по частям Борис все чаще и чаще сопровождал комиссара дивизии Марченко. Вечерами после ужина он часто беседовал с ним о самых разных вещах.

Между прочим, Алешкин обратил внимание, что, видно, по приказу комдива и комиссара, в полках и в подразделениях ведутся не обычные строевые и стрелковые занятия, которыми было заполнено первое время вновь прибывшего пополнения, а какие-то беседы в небольших группах бойцов. Центральными фигурами таких групп были один-два старослужащих красноармейца, провоевавших в дивизии с самого начала – с Карельского перешейка, перенесших ужасы Невской Дубровки и тяжесть оборонительных боев в Синявинских болотах. Как правило, многие из них были ранены и вернулись в свои части по выздоровлению. Большинство из них были коммунисты и комсомольцы. Очень часто эти бойцы не только рассказывали, а прямо-таки наглядно показывали, объясняя тот или иной эпизод боя, в котором им довелось участвовать. Бориса это немного удивило, тем более что часто в этих беседах и командиры принимали участие в качестве слушателей. Он как-то спросил об этом Марченко.