Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том II - [33]

Передавая дела новому комиссару, Николай Иванович постарался передать ему и весь свой опыт, накопленный за время работы в батальоне и дать характеристику всем работникам санбата и прежде всего врачам. Но, к сожалению, новый комиссар к этим советам отнесся очень поверхностно, да они ему и не успели пригодиться, слишком краток был его срок пребывания в батальоне.

Вновь назначенному комиссару Кузьмину пришлось эту работу начинать сначала, а он к ней был не очень-то подготовлен. До этого в армии он не служил, мобилизован был в начале 1942 года, до этого он был преподавателем обществоведения в каком-то техникуме г. Ташкента.

Кузьмин был политически грамотным человеком, умел найти подход к людям, мог очень хорошо и толково объяснить материалы, напечатанные в газетах, считал совершенно необходимым ведение регулярной политико-воспитательной работы среди личного состава батальона и среди поступающих раненых и больных. Но это было и все.

Найти общего языка с медработниками он не сумел главным образом потому, что до этого никогда не сталкивался с медицинскими учреждениями, и не мог себя представить одним из участников работы такого учреждения. А также и потому, что фронтовые условия с их бытовой неустроенностью для него были вещью совершенно новой и очень малопонятной.

В своем ближайшим товарище и руководителе – командире медсанбата он поддержки не нашел, а, наоборот, встретил, если не прямую вражду, то, во всяком случае, полное отчуждение.

Федоровский, кадровый военный врач, начавший свою службу с врача полка и дослужившийся до начальника госпиталя, с первых дней войны командовал фронтовым госпиталем. Затем, как он считал, был совершенно незаслуженно снят сэтой должности и «загнан» в какой-то медсанбат, а тут еще и комиссара, которого ему хотелось иметь, у него сняли, а ему дали штатского, неопытного, да еще к тому же и больного человека.

Да, комиссар Кузьмин был действительно болен: он страдал довольно тяжелой формой ожирения, а так как был уже немолод, более пятидесяти лет, то одновременно с этим страдал и серьезным нарушением сердечной деятельности. Это установила Зинаида Николаевна, оказывавшая Кузьмину помощь чуть ли не через неделю после его прибытия в батальон. Она назначила ему целый ряд лекарств и обязала его проводить по возможности спокойный образ жизни.

Те, кто прочел хоть часть наших записок, уже понимают, какая «спокойная» жизнь могла быть уготована комиссару медсанбата.

Между прочим, именно из-за Кузьмина у Прокофьевой и Сангородского произошел крупный инцидент, едва не кончившийся серьезной ссорой. Как только новый комиссар прибыл в батальон, Лев Давыдович, увидев его полноту, нелепо сидящее новое обмундирование и болтающийся где-то внизу ремень, сразу же окрестил его Брюхоносцем.

Очень быстро по армейскому «беспроволочному телеграфу» эта кличка дошла чуть ли не до каждого медсанбатовца.

Зинаида Николаевна, зная, кто мог быть автором этого прозвища, обрушила свой гнев на Сангородского. Она не терпела несправедливых насмешек, тем более над больным человеком, и потребовала от Льва Давыдовича, чтобы он немедленно принял меры по ликвидации этого дурацкого прозвища.

Сангородский и сам понимал, что сделал глупость, и постарался как-то ее исправить. Но больше всего этому помог сам комиссар.

Он, в отличие от командира медсанбата, все время старался быть среди людей, и если не проводил какой-либо беседы или читки, то принимал участие во всех делах той или иной части коллектива батальона, около которой в то время находился.

Все видели, как тяжело приходится этому пожилому, тучному человеку в военно-полевых условиях, как мучает его одышка, как иногда начинает синеть его лицо и с каким усилием он иногда бредет в свою палатку, чтобы свалиться и выпить скорее какую-нибудь микстуру, которую ему приготовили по назначению Прокофьевой. Своим поведением Кузьмин вскоре завоевал, если не боевой авторитет, то, во всяком случае, расположение и сочувствие со стороны всех медсанбатовцев, которые старались как можно лучше выполнить намечаемое им мероприятие, чтобы как можно меньше утруждать его.

Все это Борис узнал в первый же день своего возвращения и пребывания в новом домике, расположенном на краю территории медсанбата, где его встретили Венза и Джек и где вечером собрались для беседы «триумвират», командир медроты Сковорода и секретарь партечейки Прохоров.

На этом неофициальном совещании не было только командира и комиссара медсанбата. Первый, видимо, считал ниже своего достоинства явиться к низшему по званию, а второй после очередного сердечного приступа был уложен Зинаидой Николаевной в постель. Его положили в госпитальной палатке, где в это время не было ни одного человека. Кузьмину нужно было полежать одному и в настоящем покое.

В палатку командира медсанбата волей-неволей заходили то начальник штаба с бумагами, то начальник медснабжения или начхоз, чтобы подписать какие-либо требования или отчеты (кстати, как ни возмущался Прохоров, все эти документы Федоровский подписывал, не читая). Кроме того, комбат много курил, а больной Кузьмин табачный дым переносил очень тяжело. Его просьбы о прекращении курения Федоровский оставлял без внимания. В госпитальной палатке Кузьмин от всего этого был изолирован.