Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том I - [89]

В начале ноября, почти перед самым праздником, после одной из поездок в Ленинград за перевязочным материалом и медикаментами начальник аптеки Пальченко привез Борису весточку от Таи.

В своем письме она писала, что работает в эвакогоспитале № 74, расположенном в здании бывшего Лесного института, что она служит ординатором в одном из гнойных отделений и что к ней не раз поступали раненые, оперированные Борисом и другими врачами медсанбата.

Писала она о том, что чувствует себя удовлетворительно, и если бы не постоянное ощущение голода, да не проклятые бомбежки, то было бы все хорошо. Сообщала она также, что очень скучает по медсанбату и, конечно, прежде всего по своему Бореньке. Как она писала, ей предлагали эвакуироваться на Большую землю, но она пока отказывается.

Получив это письмо, Борис взгрустнул. Он вспомнил ее ласковые руки, ее всегда, как бы о чем-то просящие темно-карие глаза, но в то же время и задумался:

«Странно все-таки, почему она так переменилась в последнее время? Устала? Испугалась? Здесь ведь гораздо страшнее и сложнее, чем в прежних местах дислокации батальона. Снаряды и даже мины часто падают рядом с территорией медсанбата, и их осколки уже успели продырявить крыши некоторых палаток.

Но тогда, почему она ничего не говорила ему?

Надо бы обязательно с нею увидеться, переговорить. Ведь мы и проститься-то как следует не успели, как-то на ходу… Я торопился в операционную, она на машину.

Надо будет ее повидать!»

Но пока об этом не могло быть и речи: работы было по-прежнему очень много…

* * *

Между прочим, за этот период времени произошло еще два события, они основательно взволновали весь состав медсанбата.

При помощи Сангородского и других врачей Цейтлин выявил несколько человек самострелов, которые после его умелого допроса раскололись и сознались в своих преступлениях.

Ранения у них были несерьезные и могли зажить в течение двух-трех недель. Трибунал приговорил их к разным срокам заключения с направлением по выздоровлении в штрафную роту. Они продолжали лечиться в санбате в команде выздоравливающих. Но один грузин или осетин по национальности нанес себе ранение в правую руку настолько серьезное, что даже после излечения, на что, вероятно, потребовалось бы около четырех месяцев, к службе в армии был бы не годен. Трибунал приговорил его к расстрелу.

В назидание другим самострелам приговор решили привести в исполнение в расположении медсанбата. Для этого весь личный состав батальона и все имевшиеся в этот момент раненые из команды выздоравливающих были построены большим четырехугольником на поляне около эвакопалатки. В центре поляны вырыли яму, к ней был подведен под конвоем осужденный, который или не сознавал, что его ожидает, или надеялся на изменение приговора в последний момент, или попросту не понимал смысла происходящего, но как-то уж чересчур безразлично шел по указанию конвойного к яме, на краю которой по приказу и остановился.

Один из членов трибунала зачитал приговор, и в момент произнесения им слова «расстрелять» один из конвойных, стоявших ближе всех к осужденному, выстрелил ему из пистолета в затылок. У осужденного как-то странно дернулась голова, подогнулись колени и он, перегнувшись через край ямы, сполз в нее.

Первый раз в жизни видел Алешкин расстрел и хотя он знал и твердо верил, что приговор справедлив, строгое наказание таких людей прямо-таки необходимо, сама казнь произвела на него гнетущее впечатление. Он заметил, что она также подействовала и на других.

Все расходились какими-то подавленными, не глядя друг на друга, как будто все они принимали участие в каком-то нехорошем, постыдном деле. Видимо, публичная казнь в медсанбате была осуждена и политотделом, и комиссаром дивизии. Потому что, хотя членовредители и выявлялись, и некоторые из них приговаривались к смерти, больше публичных расстрелов в пределах батальона никогда не проводилось.

Вторым событием, менее трагическим, но имевшим для Бориса Алешкина довольно серьезное значение, явилось то, что он заболел. По вечерам у него стала повышаться температура, днем бывали приступы сильного кашля, он стал сильно потеть. При скудном пайке, продолжавшем уменьшаться, который доставался на его долю, как и на долю всех других, такое состояние здоровья стало внушать ему опасение.

Он обратился за помощью к наиболее опытному терапевту батальона Зинаиде Николаевне Прокофьевой. Та, выслушав его жалобы и прослушав легкие, нашла какие-то хрипы в верхушке правого легкого. Она прописала лекарства, которые Пальченко немедленно приготовил, и Борис стал их принимать. Однако, по заявлению Прокофьевой, этого было мало, следовало провести рентгеноскопическое, а, может быть, и рентгенографическое исследование. Об этом доложили командиру батальона В.И. Перову и начсандиву Емельянову. Оба они согласились с заключением Зинаиды Николаевны и решили, что лучше всего сделать рентген в каком-нибудь крупном госпитале в Ленинграде. Борис Алешкин получил разрешение съездить в Ленинград, ему дали направление в тот госпиталь, где работали врачи медсанбата. Решено было, что эта поездка состоится при очередном получении медикаментов для батальона. Предполагалось, что это будет числа 10–12 ноября.