Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том I - [27]

В 14:00 началась погрузка медсанбата, который своим личным составом занял восемь товарных вагонов, два заняла ветслужба. На окружной дороге к этим десяти прицепили четыре вагона и десять платформ медсанбата, один вагон материальной части ветслужбы и шесть вагонов артснабжения. Начальником эшелона был назначен начальник артснабжения дивизии капитан Князев, его заместителем – командир медсанбата, врач второго ранга Краснопеев.

Окончательное формирование эшелона со всеми маневрами и прицепкой вагонов было закончено к 22:00.

К этому времени эшелон № 6 вытянулся по окружной дороге и почти уперся в пятый, который, в свою очередь, почти вплотную стоял к четвертому, занятому одним из стрелковых полков. В это время со станции Софрино вышел последний эшелон с хлебозаводом, складами дивизионного обменного пункта и всем остальным тыловым хозяйством дивизии. Начальником его был капитан Кирьянов, начальник обменного пункта дивизии.

К 22:00 22 июля 1941 года на окружной дороге сосредоточилось четыре эшелона 65-й стрелковой дивизии, остальные три уже вышли из Москвы и следовали по направлению к Луге. Стало известно, что дивизия получила назначение на Западный фронт, где будет в составе одной из армий оборонять город Лугу.

Стемнело…

Большинство врачей, как говорила Розалия Самойловна Крумм, оделись на ночь. Дело в том, что если июльские дни были очень жаркими, то ночи, проводимые на сыроватой земле в шалашах, достаточно прохладными. Никаких постельных принадлежностей ни у кого не было, и спать приходилось на еловых ветках, постланных на землю, укрываться шинелями. Из-за опасности налетов нельзя было и думать о каком-нибудь костерке. Во избежание простуды приходилось, ложась спать, надевать на себя все, что захватили теплого из дома. Особенно страдали люди пожилые, которых, как мы знаем, среди врачей было немало.

Например, доктор Крумм после вечерней проверки обычно заявляла:

– Ну, пойду одеваться на ночь, – и минут через десять появлялась в теплом шерстяном свитере и шерстяных женских рейтузах, одетых поверх брюк обмундирования, с головой, укутанной шерстяным платком. Она представляла собой довольно комичную фигуру, вызывавшую большое количество насмешек. Однако смеяться-то смеялись, но многие следовали ее примеру. Молодежь же, особенно медсестры, как правило, приехавшие в лёгоньких платьицах и кофточках, спасались от ночного холода только тем, что спали кучками, согревая друг друга.

В эшелоне все разместились на вагонных нарах, двери в вагонах были приоткрыты. Борис предупредил командира роты и отправился к вагону, занимаемому санитарным взводом.

Командир врач Перов и Тая сидели на скамейке у двери вагона и о чем-то беседовали. Алешкин, пряча в кулак папиросу, не столько от воображаемого воздушного противника, сколько от комиссара санбата, бегавшего вдоль эшелона и своим трескучим голосом отчитывавшего каждого, зажегшего спичку или идущего с открытой папиросой, подошёл к вагону. Тая его увидела и позвала.

Борис забрался в вагон. Сел на скамейку рядом с Таей и присоединился к разговору. Виктор Иванович, как всегда, все знал и с важным видом рассуждал, что прибытие такой полнокровной дивизии, да еще так хорошо оснащенной, не только поможет задержать врага под Лугой, но и, может быть, даст возможность перейти в наступление.

Вообще-то, все уже давно недоумевали, почему наша могучая и великолепно вооруженная Красная армия так позорно отступает. Ведь это уже не пограничные сражения: враг находится под Смоленском и Лугой. Или фашисты на самом деле так сильны?

Вскоре к беседовавшим присоединился и Сангородский. Усилиями Перова и Алешкина его втащили в вагон. Забраться в теплушку, пол которой довольно высоко возвышался над насыпью, такому пожилому человеку, как Лев Давидович, было трудно.

Беседа незаметно перешла на обсуждение того, почему так медленно дивизию выпускали из Москвы. Действительно, оставшиеся эшелоны дивизии заняли пути окружной железной дороги километра на три и, стоя впритык друг к другу, являлись хорошей мишенью для самолетов.

Однако, пожалуй, кроме Барабешкина, никому и в голову не могло прийти, что сюда, в центр России могут залететь немецкие самолеты. Все уже собирались ложиться спать. Тая, сидевшая рядом с Борисом, шепнула: «Оставайся в нашем вагоне, а то мне страшно!» Тот согласно кивнул головой, и вновь закурил папиросу.

Он бросил погасшую спичку на землю и, выглянув из вагона, увидел впереди мирно попыхивавший паровоз, еще дальше другой и совсем далеко – розоватый дымок третьего.

Небо ясное, звездное, луна еще не взошла, было совсем темно. Где-то внизу, под насыпью мирно трещали кузнечики и квакали лягушки. Из вагонов доносилось негромкое пиликание гармошки, видимо, гармонист только еще осваивал этот инструмент, потому что надсадно выводил правой рукой одну и ту же нехитрую мелодию, лишь по временам, и почти всегда невпопад, пытаясь аккомпанировать на басах.

Борис вместе с Виктором Ивановичем помогли Сангородскому по его просьбе спуститься из вагона на землю, и только они успели это сделать, как вдруг внезапно где-то невдалеке громко что-то быстро заухало, появились вспышки красноватого пламени, вверху в небе забухали разрывы зенитных снарядов, где-то справа вспыхнул прожектор, далее другой, затем третий, их лучи стали беспокойно шарить по небу и вдруг в один из моментов тишины все ясно услышали легкий гул самолета, находившегося где-то на большой высоте. Количество прожекторов увеличивалось. Треск зенитных орудий и пулеметов усиливался. И вдруг к этим звукам присоединился какой-то новый, до сих пор многими в медсанбате, в том числе и Алешкиным, никогда не слышанный. Это был какой-то тонкий не то вой, не то свист, который становился все резче, сильнее и острее, и вдруг он как-то внезапно оборвался странным грохотом, одновременно с которым метрах в пятистах от эшелона на пустыре вспыхнуло яркое оранжево-красное пламя.