Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том I - [111]

Организованные мастерские не только ремонтировали обмундирование раненых, для чего они официально и были созданы, но по особым просьбам кое-кому переделывали шинели и сапоги. Вот поэтому то, подумал Борис, и у Шуйской такая подогнанная по фигуре одежда. Что же, это неплохо. Третья мастерская была скобяной, она оказалась тоже совершенно необходимой. Печки, а главное, железные трубы требовали постоянного текущего ремонта. Кроме того, по штатам медсанбата не имелось ни тазов, ни ведер, ни кружек, а такие вещи в операционной, в госпитальных палатках были совершенно необходимы. Скобяные мастера и переделывали банки из-под сгущенного молока в ведра, а из-под рыбных консервов в кружки, а из листов старого кровельного железа, подобранного на пожарищах в тех же Манушках, делали тазы. Жизнь, действительно, даже на войне требовала своего во всех своих проявлениях. Борис обернулся к Сангородскому.

– Что этот самодур-то, уехал?

– Кто это? Ах, комиссар дивизии-то? Нет, еще у Перова. Тот его потчует коньячком, так что они общий язык нашли. Кажется, все в порядке будет. Да и не такой уж он самодур… Ведь его уже до вашей встречи взвинтили, a тут и вы подвернулись. Подъехал он к шлагбауму – часовой в шалашике спит, дежурного нет. Зашел в сортировку, а тут после ночной работы-то и у нас, как на грех, всех сон одолел, даже Тарасова Надежда Ивановна, сидевшая у стола на дежурстве, и та заснула. Пошел он дальше, а тут окровавленные бинты под ногами путаются, только он выругаться захотел, а вы ему – раз на глаза. По-моему, он еще мало вас отчитал, наверно, вечером будет добавлять. Я, собственно, за этим к вам и зашел, сейчас Игнатьич прибегал от комбата – в 18:00 в сортировочной палатке общее собрание медсанбата, так что готовьтесь. Приказано собраться всему личному составу батальона, кто не занят на службе и может подняться по состоянию здоровья. А вы побриться не сможете? А то он опять шуметь будет.

– Нет, Лев Давыдыч, не смогу, я уже пробовал, – сказал Борис и показал на свежую кровоточащую язву на нижней челюсти слева. – Если побреюсь, то вся рожа такая будет… Хоть и больно, я бы вытерпел. Да ведь потом так разболится, что я и работать не смогу, а кто будет работать? Нет уж, пусть лучше шумит, а я бриться не стану.

Однако, хотя Алешкин и не брился, но подшил к гимнастерке свежий подворотничок, по возможности почистил свои кирзовые сапоги и через старшую сестру Наумову предупредил всех санитаров, медсестер и врачей медроты, чтобы все они постарались привести себя и свое обмундирование в более или менее приличный вид и явились в 18:00 в сортировку.

Глава девятадцатая

Собрание началось ровно в назначенное время. В течение дня новых раненых не поступало (в последнее время их привозили обычно поздно вечером или ночью). В сортировку явился почти весь личный состав батальона, кроме дежурных госпитальной палатки. Открыл собрание комиссар медсанбата Подгурский. Он объяснил, что это собрание созывается по предложению комиссара дивизии, который сделает на нем доклад. Затем Подгурский сказал, что для ведения собрания следует избрать председателя и секретаря.

Все этому очень удивились. До сих пор в медсанбате, собирая личный состав, объявляли те или иные распоряжения, читали сообщения из газет, последнее время комиссар батальона делал доклады, но никакого президиума никогда не выбирали. Очевидно, такое нововведение сделано по предложению комиссара дивизии. Так оно и было.

После объявления, сделанного комиссаром батальона, несколько голосов несмело назвали кандидатуры Алешкина и Скуратова. Затем встал Сангородский и решительно сказал:

– Предлагаю избрать председателем Бориса Яковлевича Алешкина, а секретарем товарища Скуратова.

Когда выяснилось, что других предложений нет, то проголосовали за внесенное Сангородским. Все руки дружно поднялись.

Комиссар дивизии следил за голосованием, сидя в углу палатки. Лицо его выражало некоторое удивление, когда он увидел, что к столу, сооруженному из ящиков для укладок и поставленному недалеко от того угла, где он сидел, через людей, занявших все импровизированные скамейки, сделанные из носилок, пробирался тот самый, заросший рыжей щетиной военврач 3 ранга, которого он встретил утром. Он никак не ожидал, что этот неряшливый, заросший «ланцепуп», как он мысленно окрестил Бориса, пользуется в медсанбате авторитетом. Алешкин был по-прежнему небрит, но в остальном выглядел вполне прилично: в гимнастерке, туго схваченной ремнем, с портупеей, сидевшей на нем очень ладно. Кобура с пистолетом не оттягивала пояса, значит, он был затянут достаточно туго. Брюки и начищенные ваксой кирзовые сапоги выглядели тоже вполне прилично.

Получив слово, предоставленное ему Алешкиным, комиссар Марченко в течение часа рассказывал о положении на фронтах, подробно рассказал о «Дороге жизни», проложенной по Ладожскому озеру, об огромном труде и больших потерях, понесенных войсками, прокладывавшими ее, о том, что эта дорога, вероятно, действительно является дорогой жизни и что несмотря на огромные трудности, которые приходится испытывать людям, обслуживающим ее: шоферам, саперам и бойцам войск охраны, она работать начинает все лучше и лучше и что поэтому в недалеком будущем положение с продовольствием и боеприпасами в Ленинграде улучшится. Рассказал комиссар также и о положении на том участке фронта, которое обороняет сейчас дивизия. Собственно, это было первое связное сообщение о том, что делается на их участке фронта.