Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I - [90]

Но зато в длинные, бессонные ночи в карауле или на ротном полковом и дивизионном дежурстве (а с 1 января 1930 г. курсантов стали назначать в наряды в штаб полка и в штаб дивизии) мысли Бориса целиком были поглощены его маленькой семьей. Именно в эти ночи, когда ему никто не мог помешать, он писал домой длинные письма, в которых осыпал свою женушку самыми ласковыми именами, жаловался на то, что скучает по ней и по дочурке, высчитывал дни оставшейся службы, рассказывал о своем житье, просил чаще писать. Катя его письмами не баловала, и если у Бориса выходило одно письмо в 10–12 дней (по числу нарядов), то от нее он получал едва ли одно письмо в месяц. Как правило, ее письма были довольно сухи и, как всегда, нежностями не изобиловали. Она довольно скупо сообщала о своей жизни, однако, можно было понять, что она уже получила продвижение по службе и стала занимать более высокую должность все в том же АКО. Иногда в конверт с письмом Катя вкладывала немного денег, обычно 5–6 рублей, и это было для Бориса большим подспорьем. Его красноармейское жалование равнялось 1 рублю 60 копейкам в месяц. Расходы же волей-неволей набирались. То нужно было купить письменные принадлежности, тетрадки, карандаши, то гуталин, то туалетное мыло, то лезвия для безопасной бритвы (хоть и через 2–3 дня, а бриться Борису было нужно), да мало ли еще чего. Но, пожалуй, самым главным расходом у него все-таки были конфеты. Он был сластена и выдаваемого по норме сахара ему никогда не хватало.

Нелишне вспомнить, как выдавался этот сахарный паек. По весу сахар на 10 дней получал командир отделения, выдавался он большими кусками. Специальным тесаком командир отделения крошил сахар на более мелкие кусочки и раскладывал их на газете на равные кучки. Надо сказать, что у Евстафьева – командира отделения, где служил Борис, был удивительный глазомер, и даже самый придирчивый из курсантов не смог бы найти разницы в кучках. Тем не менее распределение кучек сахара совершалось «гаданием». Один из курсантов садился спиной к столу, остальные окружали его. Командир отделения притрагивался к какой-либо из кучек сахара и громко вопрошал: «кому?» Сидевший, не видя кучки, говорил «такому-то», названный курсант забирал свою порцию, и так продолжалось до конца. Никогда эта дележка не вызывала никаких нареканий, и все были довольны.

Беда заключалась в том, что этого сахара некоторым, как, например Алешкину, хватало на два-три чая. Приходилось докупать сахар или дешевые конфеты в полковой лавочке. Очень часто поэтому Борису приходилось занимать деньги у своих более богатых товарищей, а такими были, прежде всего, Павлин Колбин и Беляков, ежемесячно получавшие из дома по 20–25 рублей. Часто присланные Катей деньги уходили на оплату долгов, и он залезал в новые. Между прочим, с начала января месяца у курсантов, а, следовательно, и у Бориса появились новые расходы. По воскресеньям курсантов стали отпускать в увольнение в город. Ходили обычно группами. В группе Алешкина были его дружки – Колбин и Беляков. Самым любимым маршрутом их был такой: на главной улице города, служившей продолжением дороги, ведущей в военный городок, находился кинотеатр, где можно было посмотреть свежую кинокартину (в полковом клубе крутились картины 3-4-годичной давности, в строго выдержанном направлении). Выйдя из кино, зайти в расположенное рядом кафе, съесть там пару порций варенца с сахаром и закусить это булочкой или пирожком.

О том, чтобы зайти в магазин купить вина и выпить его у какой-либо знакомой, как умудрялись делать, правда, весьма немногие курсанты, наши друзья и не помышляли. Все они были комсомольцами, а двое и партийцами. И потому даже самая мысль о выпивке у них не возникала. Из всех трех женатик был один – это Борис, но и у его друзей дома остались девушки и заводить здесь новые знакомства они не хотели.

Самым трудным для этой троицы было не получить увольнительные – это им удавалось легко, все они отлично учились, считались примерными курсантами и потому увольнительные им и старшиной роты, и командиром взвода, а тем более политруком выдавались по первой просьбе и даже иногда и в будние дни. Трудность заключалась в том, чтобы при следовании по городским улицам не прозевать какого-нибудь, даже самого маленького командира, и не поприветствовать его своевременно. Донос такого командира лишал увольнительных даже самых хороших курсантов иногда на целый месяц. Хуже всего приходилось, конечно, Яше Штофферу, который благодаря своей рассеянности мог не заметить даже собственного командира роты, столкнувшись с ним нос к носу. Если бы не завклубом и не ходатайство Сафронова, то Штофферу сидеть бы вообще без увольнений.

Впрочем, и с нашими друзьями, кажется, в феврале 1930 года произошел довольно забавный, но и опасный случай, из которого они вывернулись лишь благодаря смелости и нахальной находчивости Павлина Колбина.

А дело было так.

Возвращаясь однажды из города после какой-то очень веселой кинокартины и вкусного варенца, ребята находились в самом радужном настроении. Они дружно шагали в ногу по самой середине заснеженной, но хорошо укатанной мостовой, и, поддаваясь веселью, не сговариваясь, затянули одну особенно полюбившуюся всей роте шуточную песню, переделанную из старой солдатской «Вдоль да по речке…» Собственно, переделан был только припев, в котором, между прочим, были такие слова: