Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I - [26]

Она пообещала по возможности сделать в комнате за это время маленький ремонт. Узнав, что у Бориса нет никакой мебели, согласилась оставить все находящееся в комнате и даже поставить кровать, которую он попросил, не взимая за это дополнительной платы.

Между прочим, с этой кроватью произошло некоторое недоразумение. Стремясь поддержать заявление Томашевского, что он поляк, Борис во время разговора последнего с хозяйкой, вставлял краткие фразы на польском языке.

Когда стал вопрос о кровати, как назло, Борис забыл, как по-польски называется кровать, и он решил назвать ее по-русски. Когда хозяйка услышала это слово, она изумленно подняла брови и развела руками: «Па цо пану кроват, цо пан мысли робить?»

Томашевский усмехнулся и, поняв Борино затруднение, дернул его за рукав.

Дело в том, что по-польски «кровати» значит «корова», а то, что мы называем кроватью, произносится как «ложе». Томашевский сразу понял Борину ошибку и поспешил ее исправить:

– Дрога пани, пану тшеба ложе. У него нема ложа.

Пани Ядвига рассмеялась. По всей вероятности, она поняла, какой «поляк» Борис. Но этот парень ей чем-то понравился, да и рекомендация Томашевского для нее значила многое. Она ответила:

– Бенди пану ложе, нех не торбуется.

Между прочим, то, что Борис переезжал не сразу в эту комнату, объяснялось не столько его чувством бережливости, сколько совсем другим расчетом. Ранее чем через неделю Катя не успеет приехать из Шкотово, а без нее жить ему в этой комнате не хотелось.

Через полчаса переговоры о найме квартиры были закончены. Друзья вышли на улицу. Борис горячо поблагодарил Томашевского, пожелал ему благополучно добраться до Варшавы, они обнялись. Томашевский обещал написать из Польши и, вскочив на проезжавшего мимо извозчика-китайца, поехал на вокзал. До отхода поезда на Москву оставалось менее часа, ему следовало торопиться.

Борис, окрыленный достигнутым успехом, добежал до остановки трамвая, доехал до Светланки (как ее все еще продолжали называть, хотя она уже давно была переименована в Ленинскую), дошел до почтамта и уже собрался послать своей Кате телеграмму, но раздумал. Было бы гораздо лучше, если бы он за ней съездил сам, это было бы и быстрее, и удобнее.

Следующий день – воскресенье. До сих пор Алешкин как-то не обращал внимания на праздники, в том числе и на воскресенье, – железная дорога работала без них, вагоны с лесом подавались ежедневно и Борису приходилось организовывать их разгрузку, так и не пользуясь выходными. В этот раз он решил в воскресенье не работать.

Было еще не более 9 часов вечера, и он знал, что сумеет найти в тресте кого-то из начальства. Сесть на трамвай и доехать до ДГРТ, как называли теперь «Дальгосрыбтрест», было делом нескольких минут. Как Борис и предполагал, в коммерческом отделе сидели и Антонов, и сам зав. отделом Черняковский. Борис обратился с просьбой об отпуске на один-два дня, для того чтобы привезти жену. Одновременно он доложил о том, что его может заменить на складе на это время Соболев, с которым он договорится. Против ожидания, Черняковский оказался очень сговорчивым и свое разрешение на отпуск дал без разговоров. При этом он заметил, что не следует оформлять отпуск через отдел кадров, он сказал:

– Вы товарищ Алешкин, и так работали, не считаясь со временем. Я доволен вашей работой. А за складом, кроме Соболева, присмотрит товарищ Антонов.

Таким образом Алешкин получил возможность выехать в Шкотово и пробыть там 2 дня – воскресенье и понедельник.

С первым же утренним поездом 24 февраля 1928 года Борис приехал в Шкотово. Забежав на несколько минут домой, он наконец-таки успел сообщить отцу и мачехе о том, что он женится на Кате Пашкевич и приехал сейчас за ней. Этим сообщением он не вызвал особого удивления, так как и Яков Матвеевич, и Анна Николаевна уже давно предполагали, что эта женитьба, в конце концов, должна состояться. (Ведь слухи о том, что их сын проводит около Кати дни и вечера, давно достигли их ушей). Однако такая скоропалительность смутила их.

Анна Николаевна не выдержала и сказала:

– Ты что же, Борис, думаешь, что Пашкевичи так вот сразу и отпустят с тобой Катю? Я, например, этого не думаю, если даже они и согласятся отдать ее за тебя, то потребуют время на приготовления и сборы. Ведь в крестьянских семьях к такому событию, как выдача дочери замуж, просто не относятся.

Борис, конечно, не стал рассказывать о своем разговоре с Акулиной Георгиевной, не рассказал родителям также и о том, что Катя у него уже была, что для владивостокских знакомых она уже являлась его женой. Он только упрямо тряхнул своими, вечно рассыпающимися, густыми каштановыми волосами и пробурчал:

– Ничего, уговорю!

Затем он помчался к своим новым родственникам.

Его появление у Пашкевичей было совершенно неожиданным и вызвало настоящий переполох. Акулина Георгиевна, два дня тому назад вернувшаяся из Хабаровска, и слышать не хотела о том, чтобы Катя вот так, с бухты-барахты отправлялась с Борисом во Владивосток. Ее поддержал и приехавший за семьей Андрей. После долгих переговоров решили сделать так.

Завтра – 25 февраля 1928 года Борис и Катя сходят в местный ЗАГС зарегистрироваться, вернувшись домой, устроят небольшую встречу родителей Бориса с семьей Пашкевичей. Ранним утром во вторник Борис уедет во Владивосток, а Катя приедет к нему в следующее воскресенье. За эти пять дней ей соберут самое необходимое приданое, хотя Борис настойчиво твердил, что никакого приданого не нужно, Акулина Георгиевна на это не согласилась. Она заявила, что в этом деле он ничего не понимает, что девушке без постели и необходимого белья являться в дом к мужу недопустимо.