Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I - [25]

– Почекай, почекай?! – вновь заговорил он, – я что-то не разуме: цо то таке «проходная комната»?

Борис, используя свой небольшой запас польских слов, попытался ему объяснить, что это комната с двумя дверями, через которую проходят хозяева.

Тут Томашевский вдруг расхохотался:

– Так то, значит, пшеходны покоик! так-так! значит, ты, Борис, такий клеп, что надумал свою малженку в першую же ночь в пшеходном покоике уложить? Да як же ты ее намувить смог? Напевно и она у тебе така же детско, яко и ты сам. Ну и дзизак ты! И зарас ты балван такой еще на неё обижаешься. Сам умудрился наброить як безразумный фафута и сам же злишься. Эх, ты! Скажи еще ей спасибо: друга тебе бы ланцухов надавала…

Да, наробил ты глупств! Цо ж с тобой зараз робить?

А-а! Почекай я тоби допомогу! Моя хозяйка полячка. У неё моя избка свободна. Правда, она премует тылько поляков… Но ты ведь разуметь по польску, а если не добже размавишь, то я скажу – длуго жил в России, забув. Ты тылько молчи, добже! Пуйдем прендзей, я мам мало часу!

И подхватив под руку ошеломленного Бориса, Томашевский быстро зашагал с ним не в сторону кладбища, куда уже было начал сворачивать Борис, а влево и вниз, в самый центр Куперовской пади.

Через несколько минут они уже подходили к небольшому двухэтажному дому, стоявшему впритык к такому же другому, отделенному довольно ветхими воротами от крошечной китайской лавчонки, в которой горел свет. Они вошли в относительно чистый, но узенький маленький дворик, замощенный крупным булыжником.

Когда они вошли во двор, Бориса поразил какой-то странный, не особенно сильный, но неприятный запах. Всю заднюю часть двора занимали низенькие сарайчики и хлевушки, из которых доносился храп, повизгивание и хрюканье свиней. Услышав эти звуки, Борис сразу понял и причину запаха. Это был запах корма, готовившегося свиньям, и запах от них самих. Ему сразу вспомнился точно такой же запах, так ненавистный ему во время его жизни у дяди Мити, когда ему приходилось чистить свиной хлев.

Пока Борис осматривался и принюхивался, Томашевский подошел к крыльцу, взошел на него и что было силы начал стучать в дверь ногой. Заметив недоуменный взгляд своего спутника, он сказал: «Хозяйка глуховата».

Тем временем дверь открылась и на пороге появилась высокая, костлявая, рыжеватая женщина лет сорока пяти. Увидев Томашевского, она изумленно воскликнула:

– Цо пан Томашевский, цо пану сталось? Пан цось заставив?

– Пан спузница на потенг! Пшепрашам пани Ядвига, – очень вежливо сказал пан Томашевский, – у меня ниц не зробилось. Я зараз на извозчике. Несчастье сталось вот с этим моим пшиятелем. Тилько вы едны можете ему помочь. Зараз я ушиско повем, – говорил торопливо Томашевский, следуя за хозяйкой, пригласившей его и Бориса пройти в дом. Конец приведенной фразы он уже произносил в большой чистой кухне, однако, еще более пропитанной тем же запахом несвежей картошки и чего-то другого, что варилось в большом котле.

В нескольких словах Томашевский рассказал пане Ядвиге о бедственном положении Бориса Алешкина и, усиленно напирая на то, что Борис поляк, его лучший друг и что он целиком ручается за его добропорядочность, просил сдать ему ту комнату, которую он только что освободил.

Разумеется, разговор велся по-польски, но Борис все отлично понимал, хотя сказать что-либо сам и не решался, боясь, что его варварское произношение, сразу же покажет его явно непольскую национальность.

То ли красноречие пана Томашевского возымело свое действие, то ли несчастный вид Бориса, но после недолгого колебания хозяйка согласилась показать сдававшуюся комнату.

Выйдя из кухни в темный узкий коридор, они почти сразу же уткнулись в небольшую дверь. Это и была дверь сдаваемой комнаты.

Комната, длиною около четырех метров и шириною не более двух, имела одно, довольно большое окно, выходившее во двор. Около одной из стен стоял старенький комод, у окна – небольшой стол, около него старый венский стул и такая же старая табуретка. Высоко под потолком висела электрическая лампочка, которую хозяйка зажгла, повернув выключатель, находившийся около двери. Около двери же из коридора выходила полукруглая стенка голландской печи.

Крашеные полы были обшарпаны, а в середине комнаты краска вообще сошла на нет. Стены, покрашенные клеевой краской, имели пятна от потеков, особенно заметные в одном из углов.

Одним словом, комната была далеко, далеко не первого сорта, но у Бориса другого выхода не было.

Самое главное – эта комната оказалась совершенно изолированной от остальной квартиры. Хозяйка сказала, что в квартире живут еще жильцы, тоже поляки, старики, муж и жена. Живут они уже 20 лет и занимают две комнаты, выходящие окнами на улицу, она живет в комнате, расположенной рядом с кухней. Кухней могут пользоваться все жильцы.

Единственное условие, которое она поставила, – чтобы не было маленьких детей. Но Борис о детях пока еще и не думал.

Они с Катей были так недавно женаты, что появление детей ему представлялось где-то в далеком, туманном будущем.

За комнату хозяйка потребовала 5 рублей в месяц, причем за два месяца вперед. По существовавшим в то время во Владивостоке платам за частную квартиру, это было не слишком дорого. Борис Алешкин немедленно выложил 10 рублей. Он предупредил, что переедет в комнату 1 марта, примерно дней через 10, а пока должен дожить у старой хозяйки, так как заплатил ей вперед до 1 марта. Такая разумная бережливость нового квартиранта понравилась пани Ядвиге, и она стала относиться к нему лучше.