Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I - [112]

Глава шестая

Через неделю после этого похода в жизни Алешкина произошло одно из самых важных событий в его жизни. Он был принят партийным собранием полка в члены партии. Это было 15 июля 1930 г.

Расскажем об этом подробнее.

Еще до марш-броска на собрании партячейки роты обсуждали заявление кандидата в члены ВКП(б) с июня 1927 года Алешкина. К этому времени он получил, как требовалось в то время служащему, четыре рекомендации от коммунистов, знавших его до армии и имевших партийный стаж не менее 5 лет, и пятую от комиссара дивизии. Была и шестая – от полкового комитета ВЛКСМ. Его краткая биография особых вопросов не вызвала, да и не могла вызвать. Ведь вся его сознательная жизнь в течение последних 7 лет, была связана с комсомолом и работой в нем. Даже его последняя служба в ДГРТ, по существу, являлась партийно-комсомольским поручением.

За время пребывания в роте Алешкин показал себя с хорошей стороны: был дисциплинированным красноармейцем, старательным и способным курсантом и только в самый последний момент, буквально, за 2–3 дня до ротного партийного собрания в его чистой военной биографии появилось пятнышко, которое явилось предметом горячих обсуждений и тяжкого переживания для виновника.

Однажды, будучи в ротном наряде дневальным, Борис заснул около тумбочки. А произошло это так: обычно в суточном наряде было 3 человека, дежурный и 2 дневальных. В казарме у специальной тумбочки, а в лагере – рядом с 1-й линейкой под зонтиком, у небольшого столика, всегда находится двое из наряда, третий же днем ходит по расположению лагеря, а ночью отдыхает. Как правило, дежурный проводил целые сутки без сна, а дневальным давалась возможность поспать ночью 3 часа по очереди.

В этот злосчастный день, вернее, ночь, Алешкин после того, как поспал с 24 до 3 часов, сменил своего напарника – Шадрина, тот отправился спать до подъема, а Борис занял его место у тумбочки.

Подрагивая от холода и позевывая от еще не совсем улетевшего сна, он прохаживался вокруг столика, разговаривая с командиром отделения Евстафьевым о различных ротных происшествиях. Так продолжалось минут 10–15, затем Евстафьев сказал:

– Я пойду, пройдусь по лагерю, загляну в оружейную и Ленуголок, а вы, товарищ Алешкин, оставайтесь здесь.

Оставшись один, Борис с нетерпением начал считать время до возвращения дежурного, а оно тянулось невыносимо долго. Находясь вдвоем можно было перекинуться фразами, и сон при этом не так донимал. А когда он остался один, сон, который еще не успел слететь с него совсем, вдруг начал наваливаться на него с неудержимой силой.

Эх, закурить бы, с тоской подумал он. Но курить на этом посту было запрещено. Алешкин прошелся раз пять вокруг столба и столика… Рот его то и дело широко раскрывался от набегавшей зевоты… Непреодолимо тянуло присесть на стоявшую у стола табуретку… Он знал, что садиться, когда так хочется спать, нельзя, но одно дело знать и совсем другое, когда этого очень хочется. Несколько минут, показавшихся ему нескончаемо длинными, он крепился, затем не выдержал и присел на краешек табуретки, зажав винтовку между ног.

Не успел он присесть, как глаза его сами собой закрылись и он заснул. Спал он, может быть, всего несколько мгновений, но их оказалось достаточно для того, чтобы получить массу неприятностей.

Как показалось Борису, он даже не успел закрыть глаза, как почувствовал, что за штык его винтовки кто-то держится, стараясь осторожно вытянуть ее из ослабевших рук. Но сон его был настолько чуток, что даже это легкое прикосновение его разбудило. Он крепче сжал винтовку и вскочил на ноги. Перед ним стоял командир роты Константинов.

– Товарищ курсант, вы спали на посту? – Полувопросительно-полуутвердительно сказал он. Борис смущенно молчал: «Что сказать? Соврать, что не спал, а как же тогда командир роты сумел незаметно подойти? Признаться что спал, тоже не хотелось». Молчание затянулось.

– Ну, что же вы молчите, отвечайте! – сердито повторил Константинов. Борис, наконец, нашелся:

– Задремал, товарищ командир роты.

– Хорошо задремал. Чуть винтовку не выпустил, – продолжал сердиться командир роты, – где дежурный?

– Я здесь, товарищ командир роты, – вмешался подошедший Евстафьев. Гнев Константинова обратился на него:

– Где же вы пропадаете? Сами где-то бродите, а дневальный спит. Безобразие. После сдачи дежурства завтра утром явитесь ко мне. – И рассерженный командир роты зашагал по территории лагеря. Конечно, после того, как командир роты ушел, Евстафьев набросился на Алешкина. Тот отмалчивался, говорить ему было нечего… На следующий день Константинов еще раз отчитал Евстафьева и Алешкина, но, к их удивлению, обошелся с ними довольно милостиво. Евстафьеву дал внеочередной наряд, а Борису дал таких нарядов 3. Но оба они были рады, что отделались так легко, и, по правде сказать, не могли объяснить себе, чем вызвано такое снисходительное отношение к ним со стороны командира. Все в роте знали, что Константинов был очень строгим и требовательным и проступков своим подчиненным никогда не прощал…

Однако для Алешкина это происшествие вызвало еще много неприятных минут. Как на ротном, так и на полковом партийных собраниях этот инцидент основательно обсуждался, ему пришлось выслушать много неприятных слов, порядочно попотеть и поволноваться. Следует сказать, что прием его в члены партии на полковом собрании прошел благополучно только потому, что и политрук роты Севастьянов, и секретарь партячейки Хоменко характеризовали его как курсанта с отличной успеваемостью и активного комсомольца и коммуниста. Утверждение этих решений на дивизионной парткомиссии, являвшейся окончательной инстанцией, затянулось. В то время в партии проводилось так называемое регулирование роста. Алешкин относился к категории служащих, вступление которых в партию ограничивалось, и лишь к октябрю месяцу 1930 года Алешкина утвердили членом партии и вручили билет.