Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2. Том II - [24]

– Не ври, так я тебе и поверила!

– Что же, не верь, а я теперь часто так приходить буду!

– Ну, ну посмотрим! Ой! – полушёпотом сказала Катя, – у нас кто— то во двор вышел, еще увидят тебя, уходи скорее! – она вырвала руку, которую Борис при прощании задержал в своей, юркнула в калитку и быстро захлопнула её. Борис, оставшийся стоять возле ворот, услышал её быстрые шаги, удаляющиеся от ворот, и затем громкий разговор с кем-то, находившимся во дворе. Он поспешил отойти от Катиного двора.

– Нет, мама неправа! Наверно, Катя все-таки меня любит, только не хочет этого показать. Проверяет меня! А чего меня проверять? Теперь мне, кроме неё, никого на свете не надо. Никого! – громко повторил Борис и, полный счастливых мыслей, побежал домой.

На следующий день он сравнительно быстро закончил все свои служебные дела: сдал отчет о количестве заготовленного леса и, получив одобрение Озьмидова, передал ему письмо Демирского с просьбой о присылке на участок третьего десятника. Когда заведующий ознакомился с содержанием письма, то Борис, со своей стороны, поддержал просьбу своего начальника, подтвердив сложность работы на участке, разбросанность участков, на которых велись работы и невозможность двоим всюду своевременно попасть. Он ожидал, что Озьмидова придется долго убеждать в этом вопросе, но оказалось не так. Как раз в это время в конторе находился свободный десятник, закончивший работу на одном из предприятий Дальлеса и присланный в Шкотовскую контору для дальнейшей службы, пока для него еще ничего подходящего не нашли, и просьба Демирского пришлась кстати. Звали этого десятника Сигизмунд Янович Томашевский. Узнав от Ковалевского, который знакомил Бориса с новым товарищем по работе, что Томашевский поляк, Борис, желая проверить, не забыл ли он языка, на котором свободно говорил пять лет тому назад, заговорил с ним по-польски. Конечно, как всегда, в этом его поступке была и известная доля хвастовства. Ковалевский, услышав, как Борис начал свою речь, удивился, а это для Бориса было большой наградой.

А Томашевский так обрадовался, услышав родную речь, что схватил Борю в объятия и громко восклицал:

– Пан ест поляк? О як бардзо пшиемно! Бардзо пшиемно!

Этот разговор ускорил назначение Томашевского. Он согласился немедленно же ехать в Стеклянуху. Везти нового товарища на лыжах Борис не решился, тем более что внешне Сигизмунд выглядел очень неважно: он был худ и бледен. Оказалось, что совсем недавно он перенес воспаление легких, вследствие чего, собственно, и вынужден был оставить прежнее место работы, находившееся в районе Совгавани, и попроситься о переводе в более теплый район. Условились, что завтра они поедут на специально нанятой подводе.

Закончив дела в конторе, Борис побывал в райкоме РЛКСМ, поговорил со всеми его работниками, с Гришей Герасимовым, с Володей Кочергиным, с председателем бюро юных пионеров Манштейном и с секретарём райкома Смагой. Последний пробрал Бориса за то, что тот в последний месяц почти совсем забросил комсомольскую работу в Шкотовской ячейке, свалив её на своих помощников, членов бюро. Он немного поостыл только после того, как выслушав Бориса, узнал, какая тяжелая работа сейчас у них в лесу, и что это положение продлится еще не больше месяца. Тем не менее Смага тут же написал записку секретарю ячейки РКП(б) конторы Дальлеса товарищу Кочану, с просьбой отпускать Алёшкина в Шкотово не реже чем раз в неделю регулярно. Борис, хотя и понимал, что это требование не очень-то обрадует Демирского и заведующего конторой, но в душе ликовал: ведь таким образом он получал возможность еженедельно видеться с Катей, а это ему казалось в данный момент самым главным в его жизни.

В конторе Борис получил жалование за прошедший месяц для себя и Демирского, поэтому, выйдя из райкома, направился к знакомым китайским лавочникам и закупил целую кучу различных продуктов питания и папирос. Закончив покупки и нагрузившись ими, он отправился домой. Конечно, он не забыл своих братишек и сестрёнку, купил и им имевшихся в китайских лавчонках немудреных сладостей. За всеми этими работами и хлопотами день пролетел быстро. Стемнело…

Перед Борисом возник вопрос: «Как увидеть Катю?»

Часов в 8 вечера, взяв с собой Мурзика, Борис вышел и начал прогуливаться по главной улице села мимо дома Пашкевичей. Он успел пройти всего два раза, как вдруг калитка в воротах их дома открылась и из неё выглянула тонкая девичья фигурка в валенках, в тоненьком ситцевом платьице, укутанная в большую, очевидно, материнскую, шаль.

Борису потребовалось несколько секунд чтобы подбежать к этой фигурке, в которой он с первого же мгновения узнал Катю. Она, пугливо оглянувшись, прижала пальчик к губам, предупреждая его, чтобы он не говорил, и чуть слышно произнесла:

– Уходи, пожалуйста, от нашего дома, иди к гарнизону, я скоро выйду и тоже пойду туда. Я сказала, что мне в школу надо пойти…

Борис послушно кивнул головой и, радостно махнув девушке рукой, быстро зашагал от Катиного дома. Но в это время к Кате подбежал Мурзик и, узнав её, радостно залаял и запрыгал около неё. Она, испугавшись поднятого собакой шума, торопливо вернулась во двор и захлопнула калитку.