Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2. Том II - [22]

В таких трудах и заботах пролетел ноябрь, прошла большая часть декабря 1925 года, и вот однажды бухгалтер, привезший деньги, привёз Борису письмо из дому. Прочитав его, Борис загрустил. До этого он два раза был в Шкотове: приезжал в контору за деньгами, но эти поездки были такими кратковременными, что он не мог зайти домой и вынужден был, получив деньги, немедленно возвращаться в лес. В полученном же им письме Анна Николаевна сообщала ему о здоровье всех членов семьи, об успехах младших ребят, о том, что они скучают без своего Бобли, давала множество самых полезных советов по хозяйственным делам, даже передавала привет Демирскому, но ни слова не сказала о том, передала ли она письмо Кате, и как та на него прореагировала. Это-то и вызывало досаду Бориса.

Демирский уже несколько дней тому назад понял, что им с Борисом вдвоём на участке не справиться, нужен был еще один человек, он написал докладную об этом заведующему Шкотовской конторой Дальлеса Борису Владимировичу Озьмидову, хотел было отправить это письмо с бухгалтером, но затем, заметив состояние Бориса и приписав его переутомлению, решил послать с письмом его. Поручил ему на словах достаточно убедительно обрисовать положение и спросить помощи. Эта командировка позволяла Борису пробыть в Шкотове хотя бы сутки, а может быть и двое.

– Но не дольше, – предупредил Демирский, – а то я тут совсем зашьюсь.

Получив это распоряжение Демирского, Борис за 15 минут собрался в путь, но так как отправки бухгалтера, не особенно торопившегося в Шкотово, нужно было ждать еще часа два, то Борис решил отправиться в путь пешком, на лыжах. Он рассчитывал, что если даже и встретятся на его пути какие-нибудь непредвиденные трудности, всё равно, если верить Мамонтову, то эти 10–12 верст он сумеет преодолеть за каких-нибудь два часа, и будет в Шкотове раньше, чем бухгалтер отправится в путь. Демирский согласился с его доводами. Вскоре Борис, одетый в свою кожаную куртку, под которой, по настоянию своего начальника, имел еще и все свои рубахи, подпоясанный патронташем, с двустволкой за плечами, в сопровождении Мурзика, уже забирался на хребет, тянущийся к Шкотову, таща лыжи еще на плечах. А еще через полчаса он уже скользил на лыжах по чистому снегу, покрывавшему гребень хребта. Леса на нём почти не было, идти было легко, и через полтора часа Борис уже стоял на сопке, возвышавшейся над его бывшей школой. А еще через полчаса он уже входил в свой дом.

День был ясный, морозный, и его братишки катались на санках с горки, спускавшейся к линии железной дороги, проходившей около их дома. Завидев старшего брата, они с радостными криками бросились к нему, конечно, в этом радостном шуме принял участие и Мурзик. Это не осталось незамеченным и дома. На крики и лай собаки из него вышла мама. День этот приходился на воскресенье, и они с Демирским разочли так, что в контору Борис явится на следующий день, в понедельник, разрешит волнующий их вопрос и в этот же день вернется в лес.

Поздоровавшись с Борисом, Анна Николаевна как-то странно взглянула на него и, ничего не сказав, ушла обратно в дом. От ребят Борис узнал, что папы дома нет: он пошел к Мищенкам играть в преферанс. Яков Матвеевич, выучившись этой игре во время сидения в окопах в «германскую», полюбил ее, и хотя его жена и была ярой противницей любых карточных игр, сладить в этом вопросе с ним не смогла и вынуждена была не только иногда пускать его развлечься ею у кого-нибудь из знакомых, но иногда принимать играющих даже и у себя.

Как-то незаметно, глядя на играющих, что ему иногда удавалось делать, выучился этой игре и Борис-большой.

Повозившись с ребятами около часу, Борис, сославшись на усталость, отправился домой, ему не терпелось узнать, передала ли мама письмо, и каков был ответ. Его первым вопросом был:

– Мама, ты отдала?

Анна Николаевна, сидевшая около окна и штопавшая какую-то вещь из ребячьей одежды, подняла голову и, грустно посмотрев на сына, сказала.

– Раздевайся, Боря, садись, поговорим!

Борис торопливо сбросил тужурку и, схватив табуретку, уселся на неё напротив матери. Та, продолжая свою работу, не поднимая от неё головы, стала говорить тихим голосом:

– Мне кажется, Борис, что ты всё это затеял зря! По-моему, она тебя не только не любит, но и вообще к тебе никакой симпатии не испытывает. Я бы советовала тебе всё это бросить!

– Мама, да ты мне расскажи всё по порядку. Ты моё письмо-то Кате отдала?!

– Ну, конечно. отдала! Вложила в какую-то книжку и на одной из перемен, подкараулив её на лестнице, отдала ей книгу. Поблизости никого не было, и я успела ей сказать: «там письмо, ответ положи в эту же книгу, завтра мне книжку вернёшь». Катя смутилась, покраснела и даже, кажется, не хотела вообще брать от меня книгу, так что мне почти насильно пришлось всунуть её ей в руки. А на следующий день эту книгу в учительскую принесла Таня Неунылова и, отдавая мне её при всех учителях, довольно ехидно произнесла: «Вот, Анна Николаевна, Катя Пашкевич возвращает вам книжку, которую вы ей вчера давали и просит передать, чтобы вы ей больше книг не передавали». Эту фразу слышали все учителя. Я, конечно, смутилась, вероятно покраснела, сунула злосчастную книгу в портфель, что-то пробормотав в ответ, и поспешила выйти из учительской. Хотела было я сперва пробрать эту спесивую девчонку, да потом раздумала. Говори уж ты с ней сам, если еще не совсем потерял голову. Я в это дело больше вмешиваться не стану.