Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2. Том II - [19]

После хорошего домашнего обеда, который Борис проглотил с завидным аппетитом, обсудили вопрос об организации дальнейшего питания «лесников». Борис рассказал, что у Демирского погибла жена, и что тот сейчас совсем одинокий, и Анна Николаевна поняла, что им надо помочь.

– Хватит вам питаться непрожаренной козлятиной да рисовой похлёбкой (Борис не утерпел, рассказал маме о своем ежедневном меню). Нужно организовать что-нибудь посущественнее.

Решили наготовить им пельменей. Яков Матвеевич немедленно побежал к знакомому мяснику-китайцу, принёс огромные куски отличной говядины и свинины, а мама тем временем замесила тесто, и вскоре вся семья сидела и лепила пельмени. Складывали их на противни и выносили на улицу. Мороз к вечеру усилился, и пельмени замерзали быстро. Дружной работой часам к 8 вечера изготовили около тысячи штук. Заморозили их и ссыпали в большой мешок, который отец вынес на улицу и привязал к росшему под окном боярышнику.

Глава третья

Всё это время Бориса преследовала мысль: как бы увидеть Катю!

Но сколько он ни думал, ничего придумать не сумел. Люся рассказа ла, что в этот день в клубе ничего нет, и поэтому ходить туда бесполезно. И все-таки, как только удалось освободиться от пельменей, Боря шмыгнул на улицу. За полчаса он побывал в избе-читальне, сельсовете и железнодорожной станции, Кати Пашкевич и даже тех её подруг, которых он мог бы попросить ее вызвать на улицу, он так и не встретил. Еще некоторое время он побродил около Катиного дома, посидел на скамеечке около аптеки, которая размещалась в одном из домов Пашкевичей, но Катю так и не увидел.

Грустный поплёлся он домой. В кухне на его кровати уже была постлана постель, а на столе стояло молоко, хлеб и кусок жареной козлятины. Есть ему не хотелось, он сел на постель и, уставившись на тусклую электрическую лампочку, висевшую где-то под потолком, задумался.

В таком виде его и застала мать. Несколько минут она молча наблюдала за сыном, затем подошла к нему, села с ним рядом на кровать, обняла его за плечи.

– Ты, сын, о чем задумался? Что-нибудь случилось? Борис очнулся от своей задумчивости:

– Да нет, мама, ничего. Так это я!

– Как это так? Влюбился, что ли, опять в кого-нибудь? – улыбнулась Анна Николаевна…

Борис встал и заходил по кухне…

– Ну вот, мама, и ты как другие! Разве я когда-нибудь влюблялся? Так это всё было… Простое баловство… – сердито сказал он, невольно покраснев, так как вспомнил, что это баловство с некоторыми из встреченных им женщин было не совсем невинным.

– Ну ладно, успокойся, перестань ходить-то… Иди-ка, сядь рядом со мной, да расскажи всё по порядку.

За два с половиной года, что Борис жил в семье, она привыкла относиться к Борису, как к своему родному сыну, проявляя о нем заботу и беспокойство, свойственные любой матери, да и он чуть ли не с первых дней своего пребывания в семье отца к мачехе относился с уважением и любовью, как к родной матери. Во всяком случае, она ему стала гораздо ближе, чем отец.

Её ласковые, спокойные и простые слова заставили его подчиниться. Он, правда, сел не на кровать, а на табуретку около стола, закурил, и глядя в темное окно, мимо которого мелькали медленно падавшие хлопья снега, рассказал матери о своем еще никогда ранее не бывавшем у него чувстве, возникшем так неожиданно и так прочно овладевшем им. Он назвал и имя девушки, которая вызвала это чувство, и заявил, что, как он уверен, это есть настоящая и единственная любовь.

Анна Николаевна выслушала его длинный немного сбивчивый рассказ, ни разу не прервав его. После окончания этой исповеди сына, она довольно долго молчала, затем спросила:

– Ну а она? Она-то тебя любит? Борис не решился солгать:

– Не знаю, мама. Но я добьюсь, чтобы полюбила. Я без неё жить не могу!

– Да это-то так… Ну а что же дальше? Тебе ведь всего 18 лет, ей, кажется, еще и того нет. Она же еще учится. Ведь надо же ей ученье кончить! Ты что же, жениться думаешь?

– Ах, мама, да разве я знаю! Пусть учится. Я ждать согласен, сколько она захочет… Я знаю только то, что люблю её больше жизни, а ни видеться и ни говорить с ней мне не удаётся… Она как будто боится со мной наедине остаться, а при народе разве об этом можно сказать.

– Так напиши ей!

– Напиши! А как я пошлю письмо. Ведь если дома у неё это письмо прочтут, то черт знает что может получиться… Ей попадёт, она после этого меня и вовсе знать не захочет… – Ну ладно, ты напиши, я уж придумаю, как передать это письмо ей прямо в руки.

– Мама! Какая же ты у нас хорошая! – воскликнул Борис и, обняв мать, крепко её поцеловал.

– Ну хорошо, хорошо, хватит лизаться…Небось сейчас хорошая, а чуть чего не так скажу, сразу же губы надуваешь! Ладно, пиши, да ложись спать. Рано завтра поедешь-то?

– Часов в двенадцать дня, мне еще надо в контору, топоры получить, да и рукавицы тоже. Мама, мне еще нужно взять с собой мыла и соли.

– Хорошо, я всё приготовлю. Спокойной ночи, сын! – и поцеловав Бориса в лоб, Анна Николаевна, глубоко задумавшись, вышла из кухни. Из сбивчивого, но очевидно, совершенно искреннего признания сына, она поняла, что им овладело действительно сильное и, вероятно, настоящее чувство… «К чему-то это приведет?»