Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2. Том II - [18]

– А чего мне собираться-то? Я весь тут! – весело крикнул Борис, готовясь вскочить на телегу.

– Да ты что, так домой без ничего и поедешь? Из тайги-то! Надо отвезти. Возьми с чердака одну козью ногу. Мне тут и остатков второй хватит! Да не забудь привезти из дому соли и мыла. Китайцы около своего зимовья уже баньку соорудили, и мы там помоемся.

Борис мигом слазил на чердак, достал оттуда замерзшее, завернутое в мешковину козье мясо, бросил его в телегу и вскочил сам. Видя эти приготовления, Мурзик радостно прыгал кругом и всем своим видом показывал готовность броситься в путь. Но, к его большому огорчению, хозяин, сев в телегу, строго приказал ему идти в дом, а Демирский взял его за ошейник. Пёс грустно поглядел вслед покатившейся по заснеженной дороге телеге и, заметив помахавшего рукой Бориса, жалобно заскулил. Однако никакой попытки вырваться из рук державшего его за ошейник Демирского не сделал.

А снег продолжал валить густыми тяжелыми хлопьями…Было тихо-тихо… И в этой ранней утренней тишине звонко разносился стук копыт гнедой лошаденки, бодро бежавшей по твердой дороге, да скрип колес телеги.

Откровенно говоря, отпрашиваясь у своего начальника в эту поездку, в глубине души Борис не очень-то надеялся получить его разрешение и согласие. Получив это разрешение, вместе с радостью испытывал он и некоторое разочарование:

– Значит, не очень-то я ему нужен, раз так легко согласился меня отпустить, – думал он. И вместо того, чтобы чувствовать благодарность к Демирскому, он даже вроде бы и обиделся на него. Вот ведь какие противоречивые размышления иногда приходят на ум людям.

А Демирский так быстро согласился на поездку Бориса в Шкотово вот почему. Каждый вечер, пожалуй, кроме первого, после ужина Борис и Демирский укладывались на свои постели, и так как делать было нечего, то принимались разговаривать. Первое время Борис читал вслух рассказы Чехова, единственную книжку, которую он захватил из дому, но она скоро кончилась… А осенние вечера были длинными, спать не хотелось и невольно тянуло к разговору.

После настойчивых просьб Демирский рассказал Борису о своей нелегкой партизанской судьбе. О гибели от рук белогвардейцев его молодой жены, о том, как он сам чудом избежал смерти в Каппелевском застенке, и о многом, многом другом.

Демирский был родом из-под Хабаровска, с детства рос в лесу, отлично знал Уссурийскую тайгу. Был хорошим охотником, и когда его, в числе нескольких других коммунистов, губком партии направил в Дальлес для укрепления аппарата этого учреждения, как тогда практиковалось, он категорически отказался от какой-либо работы в конторе, ссылаясь на свою малограмотность, настоял на том, чтобы его направили на какой-либо участок простым десятником.

Борис тоже вкратце рассказал свою историю. Но как-то так получилось, что основная часть его рассказа была сосредоточена не на его прошлой жизни, богатой всевозможными событиями, о которых мы теперь достаточно подробно знаем, а на его переживаниях в настоящее время. Естественно, что главное место в этом рассказе было отведено Кате Пашкевич. По свойственному Борису легкомыслию, он обрисовал дело так, что не только он без ума от Кати, но что и она испытывает к нему такое же чувство.

Конечно, он, как всегда, прихвастнул! О Катиных чувствах он не знал ничего. Более того, она, хотя в последнее время и вела себя с ним более свободно, держалась на более дружеской ноте, но, очевидно, это было не следствием какого-то чувства к нему, а, скорее. лишь тем, что она, со свойственным каждой девушке чутьём, поняла силу его чувства и своей власти над ним. И как любая девушка или женщина была не прочь эту свою власть испытать!

Борис отлично понимал, что от этого до того момента, когда его по-настоящему полюбят – расстояние еще очень велико. Однако, он сам ею был так полон, она постоянно стояла в его глазах; её фигурка, её блестящие холодноватые глаза и насмешливая улыбка тонких губ как будто постоянно присутствовали здесь, при нём. Невольно поэтому, рассказывая Демирскому о себе, он не мог не показать всю глубину и огромность своего чувства.

Демирский же, будучи, видимо, натурой суровой только по внешности, в глубине души сочувствовал Борису и понимал его желание как можно чаще видеть ту, которой были полны его думы…

С самыми радужными надеждами ехал Борис в Шкотово. Дорога вся в рытвинах и колдобинах, покрытая еще неглубоким снегом, для поездки на телеге была неудобна, и как ни спешил Мамонтов, в Шкотово они приехали, когда уже совсем стемнело.

Между прочим, дорогой Мамонтов рассказал своему спутнику, что добраться в Шкотово можно и пешком или на лыжах. Этот будет быстрее, чем на лошади. Нужно ехать прямо по хребту, и дорога сократится почти вдвое.

– Для этого, – говорил он, – надо забраться на хребет, откуда начинается вырубка и, не спускаясь с него, ехать на восток. Верст через 10 очутишься как раз на вершине той сопки, которая находится за школой. По ней спустись, и пожалуйста, ты в Шкотове.

Борис, конечно, учел это совет и в дальнейшем не раз им пользовался. Домой он заявился, когда вся семья уже была в сборе. Все ему очень обрадовались, а когда он выложил на стол козлиную ногу и сказал, что это их охотничий подарок, ребята подняли крик от радости. Конечно, Борис умолчал, что к этому трофею он, собственно, никакого отношения не имеет, и все похвалы принял как должное.