Необычные люди и авантюристы разных стран - [9]

Во всяком случае, истинной целью его странствий могло быть собирание всякого рода диковинок с целью предложить их потом королю Якову и его придворным. Реликвии «папистов», как только он начинал о них думать, наполняли его презрением и негодованием, но зато он не выпускал из рук coffino32 из ивовых прутьев, где у него лежали кусочки каменного лабиринта Тезея, дворца Приама, колонн храма, разрушенного Самсоном33, а также флакончик иорданской воды и веточки терпентинового дерева с Иерихонской равнины, – словом, обилие вещиц, которые он был готов продать, едва его нога ступит на европейскую землю. К этой торговле реликвиями он добавляет еще один такой доходный промысел, состоящий в добывании неисчислимого множества официальных и частных рекомендаций, – который он их рассчитывал использовать по своем возвращении в Англию с целью приобрести покровительство при дворе со всеми вытекавшими отсюда выгодами. Отсюда, вне всякого сомнения, настойчивость, с которой он повторяет, что никогда ни один путешественник не был так далеко, не видел так много и не претерпел столько «страданий», и отсюда же одержимое желание разжалобить нас, для чего случившееся с ним однажды он рассказывает по три-четыре раза, как имевшее быть с ним в разных странах, но обстоятельства странно схожи – и мы сразу догадываемся, что это все та же история, повторенная, дабы растрогать читателя.

Но если все «страдания» Литгоу нуждаются в подтверждении, то коллекция его рекомендаций говорит о подлинности его путешествий. Может, и не так часто он был бит, как хвалится, но, вне всякого сомнения, он обследовал большую часть Старого Света, и все его сведения имеют огромную важность с точки зрения истории и политической географии того времени. Ибо взамен любопытства у нашего путешественника имеется неистощимый запас злости, подвигающей его буквально в каждой местности опровергать свидетельства других писателей, древних и современных, об этой земле. Только ради удовольствия противоречить своим предшественникам он разбирается до мельчайших подробностей в топографии разных стран, в их государственном устройстве, интересуется состоянием сельского хозяйства и торговли. Несмотря на постоянный недоброжелательный и ругательный тон, его книга полна ценнейшими сведениями о населении Греции, Сирии и Северной Африки. И я сильно сомневаюсь, найдется ли еще хотя бы один путешественник первой половины XVII века, сообщивший больше сведений, к примеру, о нравах обитателей греческих островков или жителей Палестины, конечно, при условии, что мы выберем лишь достоверные факты, отбросив ядовитые комментарии, которые он никогда не упустит вставить.

Наконец, вынужден признать, литературное значение книги, написанной этим неприятным человеком, равно, а может, и превосходит ее историческое значение. Литгоу является, по существу, самоучкой: захудалый шотландский портной обязан лишь себе своим образованием, знанием грамматики и просодии – на страницах книги стихи занимают почти столько же места, сколько и проза – и, по правде, его беспорядочный и грубый стиль, отличаясь от стиля «гуманиста» Кориэта, все же являет собой такую смесь богатства изображений и кипящей злобы, что его нельзя спутать ни с каким другим. Его словарь сквернословий, полный уничижительных сравнений и злобных эпитетов, в своем разнообразии и изобретательности достоен словаря Рабле. Часто его восхитительное самодовольство и сильные чувства, которые он испытывает при малейшем воспоминании о своих приключениях, придают его рассказу остроумие, пылкость и жизненность воистину замечательные. Не случайно поэтому один английский критик сравнил как-то «Тяжкие странствия» с бессмертным «Робинзоном Крузо»: действительно, есть что-то странно общее в характерах двух любителей приключений, тех, кому мы обязаны этими двумя книгами. И теперь хотелось бы, чтобы историки английской литературы в список предшественников славного создателя знаменитого романа записали бы одним из самых первых злого и жалкого Безухого Вильяма, портного из Ланарка.

III. Путешествие итальянца по Франции времен Франциска I

34

«Дон Антонио де Беатис, каноник из Амальфи35, добрым друзьям и сеньорам желает доброго здравия и вечного благополучия!»

«Вам известно, конечно, что мой преподобнейший и светлейший господин, кардинал д’Арагон, не довольствовался многократным посещением большей части Италии, почти всей Бетики и окраины Гесперии36 и недавно предпринял еще – под предлогом засвидетельствовать свое почтение Католическому королю37, вновь избранному благодаря божественному провидению королю римлян, – исследование Германии, Галлии38 и всех других западных и северных приморских земель, он хотел также, чтоб о нем узнали в этих различных землях; он счел подходящим для своей светлейшей милости, – разумеется не из-за скупости (ибо если и был когда-нибудь столь благородный и щедрый господин, так то был он, поскольку как для еды и питья, так и для весьма многочисленных подарков, для покупки разных вещей, предназначенных для развлечения и удовольствия, его расходы составили около пятнадцати тысяч дукатов), но лишь для удобства и быстроты, – взять с собой только десять дворян, равно как и некоторое количество слуг, перечень коих вы можете видеть в конце моей книги. И поскольку, несмотря на мое ничтожество, мне выпала судьба быть включенным в число сих последних, я решил по совету моего доброго господина и желая прославить оного, а также для просвещения и удовольствия моих друзей, записывать прилежно все, – начав с того, как мы вышли из Феррары