Необычные люди и авантюристы разных стран - [61]

дублонами вместо восьмисот, переданных Оливой Джеймсу де ла Клошу; то, что он обладал драгоценностями и даже бумагами, где именовался Королевским Высочеством, – все это, в конечном итоге, тоже можно объяснить. Во всяком случае, бумаги, бывшие при нем, не должны быть ни письмами Карла II Джеймсу де ла Клошу, ни поручительством королеву Кристины, так как эти документы и по сей день находятся в архивах иезуитского ордена. Господин же Лэнг предполагает, что на самом деле вице-король переслал их в Рим, – но как можно допустить, что он, писавший ранее в Лондон, не отправил письма Карлу II? И если узник после получения сведений о нем был освобожден, то почему бы, к примеру, не представить, что Карл II добился для него этой милости по просьбе своего сына, или же по каким-нибудь политическим соображениям? Но, с другой стороны, ничто, в сущности, из перечисленного не обладает такой убеждающей силой, как факт чудовищной абсурдности завещания. Наконец, одно из самых важных соображений – его господин Лэнг касается лишь вскользь – позволяет окончательно признать невозможность гипотезы, согласно которой Джеймс де ла Клош «плохо кончил». Как известно, Карл II в письме к Оливе от 18 ноября 1668 года обязался не только возвратить Обществу Иисуса 800 дублонов, данных взаймы его сыну, но и послать на следующий год огромную сумму, необходимую обществу на строительство. Так вот, итальянский иезуит, отец Боэро, который первым обнаружил в архивах иезуитов все документы, относящиеся к Джеймсу де ла Клошу решительно утверждает в добавок, что обещание английского короля было выполнено. Имеем ли мы право ставить под сомнение слова отца Боэро? А если он говорит правду, возможно ли было ожидать от Карла II подобного проявления признательности монахам, взгляды которых оказали на его сына столь пагубное влияние?

Так что мы можем сохранить почтительность и уважение к примерному христианину, коим был юный принц в течение короткого промежутка его жизни, известного нам. В очерке господина Лэнга можно, если угодно, найти подкрепление нашим предположениям относительно дальнейшей судьбы Джеймса де ла Клоша. Действительно, мы там читаем, что 27 декабря 1668 года Карл II, сообщая своей сестре Генриетте Орлеанской о намерении перейти в католицизм, добавляет: «Уверяю вас, здесь никто не знает и не узнает об этом вплоть до того дня, когда дело может быть предано огласке, – никто, кроме меня и другого лица.» Два года спустя, в 1670 году, Карл намеревался послать к папе Клименту IX «некоего иезуита из коллегии в Сен-Омере». Известно также, что в 1678 и в 1681 году французский католический священник тайно приезжал в Лондон для встречи в Карлом II. Доказательств, что этим «другим лицом», единственным посвященным в тайну религиозных намерений короля, этим иезуитом из Сен-Омера, которого Карл II намеревался послать к папе, этим священником, прибывшим из Франции в Лондон в 1678 году, является бывший послушник из коллегии Квиринала, очевидно, нет, но ничто не мешает, по крайней мере, нам думать так – в то время, как совершенно невозможно допустить, что Джеймс де ла Клош считал себя сыном «донны Марии Стьюарт, из семьи баронов де Сан-Марцо», или же, что он, побывав дважды в Лондоне у отца, мог вообразить, будто английская конституция предназначает «княжество Уэлльское бастарду Короны».

P. S. Когда я уже пересматривал корректуру этой главы, господин Эндрю Лэнг любезно прислал мне свой очерк, недавно опубликованный в одном английском журнале и посвященный приключению Джеймса де ла Клоша. В очерке предлагается к обсуждению третья, довольно неожиданная, гипотеза. Согласно ей, не только неаполитанский узник, но также и предыдущий Жак де ла Клош, примерный послушник иезуитского ордена в Риме, являлся дерзким мошенником, не имеющим ни малейшей родственной связи с Карлом II! Оказывается, в одном из так называемых писем последнего наряду с многими несообразностями содержится совершенно очевидная ошибка, и ее, по мнению знаменитого английского ученого, достаточно для установления бесспорной подложности как этого письма, так и всех остальных. Но, следуя новой гипотезе, как объяснить легковерие – далеко не «иезуитское» – отца Оливы? Не говоря уж о других возражениях, возникающих на каждой странице, весьма хитроумная гипотеза господина Эндрю Лэнга приводит в конце концов к тому, что этот достойный пандан вечной тайны «L’enfant du Temple»235 становится еще более сложным и неразрешимым!

IV. Тайны истории: Каспар Хаузер

236

В начале одной из глав «Исторических тайн» господин Эндрю Лэнг приводит слова своего собрата по перу, господина Паже, уверяющего, что «всем знакомо приключение Элизабет Каннинг». И господин Лэнг добавляет: «Я сам так долго думал, пока пять или шесть лет тому назад приключение Элизабет Каннинг почти в точности не повторилось в окрестностях Лондона; и теперь я утверждаю, что, напротив, никто абсолютно ничего не знает о таинственном приключении этой девушки».

Приключение Элизабет Каннинг действительно являет собой любопытный образчик так называемой «умышленной судебной ошибки». Дочь бедного плотника из Олдерменбери, Элизабет весь день 1 января 1753 года гостила у своих родственников и покинула их после ужина, около девяти часов вечера. Начиная с этого момента и вплоть до 29 января она считалась пропавшей без вести, несмотря на все попытки семьи и полиции найти ее. Похудевшая и изможденная, она вернулась домой 29 января и рассказала, что в ночь Нового года какие-то два человека подошли к ней на дороге, ударили, отняли все деньги и бросили ее, бесчувственную, около какой-то стены; она очнулась в запертой комнате, где и находилась потом на хлебе и воде двадцать девять дней, пока наконец, проскользнув наружу через окно, ей не удалось бежать. Сделанное ею описание комнаты, дороги, по которой она убегала, людей, с кем общалась во время необъяснимого заточения, позволили местным властям задержать цыганку Мэри Сквайрс, старуху с очень дурной репутацией; она была опознана Элизабет Каннинг и 26 февраля 1753 года приговорена к смерти судом присяжных в Олд Бейли. Но сын цыганки с помощью некоего законника попытался доказать невиновность матери; нашлись свидетели, уверявшие, будто в ночь на 1 января они видели Мэри Сквайрс в деревне в графстве Дорсет; и новый суд присяжных в Олд-Бейли, несмотря на сомнительность подобного