Необходимое убийство - [2]

Валя раздевается.

Перебравшись через тело, устраивается, стараясь не тронуть его. Что не всегда удается, и она вздрагивает. Сначала пытается уснуть, считая баранов, лошадей, верблюдов, но ничего не выходит. Смирившись, принимается лениво размышлять об утре, как это все будет, соберется, пойдет в милицию, как будет объясняться, к ним придут и что из этого всего произойдет. Но и здесь ничего не придумывалось. Будущее было неясным и тревожным.

* * *

Рано проснувшись, приподнимается на локте и заглядывает в мертвое лицо мужа. Вдруг ей кажется, что он притворяется, а сейчас откроет глаз, сначала один, потом другой, как всегда, небольно пихнет в бок и отправит в прихожую за питьем. Там, на высоком табурете со щелью в сиденье, стоит ведро воды с плавающим в нем черпаком.

Но он по-прежнему недвижим.

— Ваня! — негромко окликает она и еще ждет, будто разыгрывая с собой спектакль. — Вставай уж.

Молчит.

— Ты живой, нет? — Качает его послушное тело. — Как бревно, — думает про себя. Муж ей, правда, кажется бревном, которое надо снести отсюда. В слабом утреннем свете мужнин рот щерится.

Поправив ему рот и проверив глаза (закрыты), переваливается через него, на мгновение, не удержавшись, садится сверху. Встает, сдерживая дрожь, идет в прихожую к умывальнику, шумя ночной рубашкой, слишком свободной на ней, ополаскивается. В комнате одевается, спиной к телу. Поутру еще зябко, и она ежится, подбирая локти, значит, кофточка, потом, когда разойдется, снимет. Надевает кофту. Накинув платок, выходит, притворив дверь. Идет, через две улицы, в милицию.

* * *

В отличие от нее и вопреки собственному предположению, Юрка заснул скоро. А проснулся от многоногой топотни за стеной. Маленькая Верка уже сидела в кровати, как столбик, обняв колени и хлопая рыжими ресницами. Обрадовалась, когда он поднял с подушки голову.

— Ты чего? Чего не спишь? Рано еще.

— Там ходят.

— А, боишься. Ну пойду посмотрю, — спуская ноги и взглядывая на часы на стуле в изголовье. Семь.

— Нет, не ходи. Пожалуйста.

— Схожу. Я скоро. Посмотрю и вернусь.

— Ладно. Только быстрей.

Верка пуглива. Это его то злило, то восхищало. Он никогда не мог по-настоящему испугаться. Ни когда соседские пацаны ждали его у сложенной поленницы на углу, где одна улица переходила в другую, так что получалась граница, а он все равно пошел к ним, и ему тогда разбили лоб фонарем, ни когда маем с наклоненной над прудом ивы, далеко продвинувшись по ее зыбким, кажется уж не держащим ветвям, нырял в ледяную воду и всякий раз думал, что не выплывет, но всегда выплывал, мотая головой и отплевываясь посередь расходящегося круга, ни когда его за совместную проказу, короче, школа чуть не сгорела, вызвали к директору, остальные вывернулись, а он никогда не умел, там сидели два фараона и все буравили его, буравили, спасибо Петру-директору, ничего мужик, понял, что ему придется отвечать за всех, и замял. Вот мать тогда пилила.

Впрочем, нет, один раз было. Он еще маленький, а Валька задела зеркало, то упало и об пол разбилось. А это очень дурная примета. Чепуха это все, сказала мать, взглянув, и вышла. Но он-то знал, что переживает и только делает вид. Так что он больше для нее, чем для себя, все равно собрал осколки в газету, замел туда же с полу мелочь и вынес на улицу. Там положил посередке, вроде как ни к кому не относится. Но через три дня все равно умер сосед. Видишь вот, дядя Андрей помер, сказала Валя, посмеиваясь. — Через тебя все. — Все равно ж не ты, отвечал он. Тогда он ее еще любил. Это потом, уже взрослым, в чужом городе, где сначала отучился, потом работал, женился, хоронил жен, потом сына, пережив много бед, в которых винил ее, он ее возненавидел. И не приехал на похороны.

— А? — спрашивает, высунувшись в дверь, головой и глазами Юрка у сидящей в углу, руки на коленях, матери.

По комнате ходили. Их участковый лейтенант, толстый пьющий мужик, с сержантом, которого Юрка не знает. Посередине смирно стояли соседи, муж и жена, тоже Петровы; живут через два дома от них. На кровати сидела тоже их участковая врачиха, Казимировна, как все ее звали, и быстро писала на бланках.

— Папка наш помер, — отвечает она, — Царство ему Небесное. — И размашисто перекрестилась. — А я ж говорила ему. А! — машет рукой.

— Чет-черт-черт, — очень натурально бормочет он, придвигаясь к кровати. Наклоняется над мертвым лицом, где мешаются белое и синее.

— Ты где был, когда это случилось?

Это лейтенант.

— Спал. (Вглядываясь в темно-синее лицо.) Встал только. (Не оборачиваясь.)

— Любил его? (кивая на тело; Юрка не видит, но чувствует.)

— Нет. Но все равно жалко. (Вглядываясь.)

Получилось, кажется, натурально. Пятясь, выдавился из комнаты. Его не задерживали.

* * *

Слушавшая через стенку Верка плакала. В отличие от Юрки, отца она любила. Трезвый, а это случалось по выходным, когда был дома, был он тих и ласков. Взяв на руки, ходил с ней по дому, а она обнимала за шею. Или, посадив ее рядом, за что-нибудь задумчиво брался, строгал, или пилил, или приколачивал, рассматривая поделку на вытянутой руке. И вновь принимался. Был он мастеровит, сам и крышу на доме положил, и сарай построил — из двух отделений: в одном, узком и темном, жили их козы, в другом, с лампочкой на длинном шнуре под потолком, — всякая всячина, их с Юркой велосипеды, инструмент и доски в углу, на полках по стенам — банки с краской, олифой и тоже инструмент, но помельче, и очень много разноцветных, пахучих — краской, керосином и олифой — сложенных тряпочек. Баню начал в другом конце двора, но материала не хватило, стояла брошенной; в ней тоже кто-то водился и жил, она видела в щель, заглянув, что ворочается; дверь в недостроенную баню была приперта снаружи топором. И печь тоже, когда в ней что-то испортилось, перебрал, правда, греть стала хуже, мама говорила. Взяв Верку на руки, поносил немного по комнате, как отец. Потом стал одевать. Это ее всегда забавляло. В шутку сопротивлялась, не давала ручку и совсем увлеклась и успокоилась.