Необходимей сердца - [33]

Матвей соскочил вниз. Пустой дом. Голые деревья. Пустынная дорожка. Он быстро догнал Юру.

Что может сравниться с первыми двумя неделями осени? Сколько в них бодрости, здоровья, тепла. Сколько сил пробуждают в нас эти дни. Сквозь пронзительный воздух видно очень далеко, птицы исчезли, и тишина притаилась на ветках. Чистый, режущий простор, ветер бодрит крепче стакана крепкого чая, и все вокруг приобретает новизну, даже чувства. И только жаль, что много, слишком много паутины сверкает между веток, неприятно ложится на руки и лицо. Вот очень длинная ниточка тянется от кустика до вершины сосны, и конца ей не видно, и ветер натягивает ее, но не рвет, не уносит ее с собой. Осень сняла зеленую занавеску лета и вместо нее повесила свою любимую желтую. Какое бледное, изношенное птицами небо.

Они знали грибные места.

Потом они поели и лежали молча, глядя в небо.

— Я сейчас, — поднялся Матвей и подошел к старым пням, гладким от солнечных лучей и дождей. Ольга бегала по этой потвердевшей траве. Он вздохнул, побродил немного по поляне, постоял, прижавшись лбом к сосне, и вернулся к Юре.

* * *

В последние дни, перед приездом Ольги, он часто стал смотреть на свое отражение в зеркале, и оно не нравилось ему. Не нравился прежде всего искривленный в левую сторону нос. Но этот изъян вряд ли был исправим, а вот оттопыренные уши следовало бы прикрыть длинными волосами. Матвею даже показалось, что зеркало морщится от его лица. «Может, отрастить бороду? — подумал он. — Я буду выглядеть старше. Хотя бы внешне».

Он вспоминал встречи с Ольгой снова и снова, они были единственным миром, и каждая представлялась как праздник, который никогда уже нельзя повторить, и чем дальше в прошлое уходили эти встречи, тем нежней он вспоминал о них. Ничто, кроме них, не могло сжать время — ни телевизор, ни работа, ни встречи, ни книги. Каждая мелочь тянула к былому — стоило ему увидеть черную сумочку у женщины в метро, и сразу било воспоминание, что у Ольги была точно такая же, он смотрел на афиши нового кинофильма и вспоминал, что Ольга хотела его посмотреть, и даже сношенные белые туфли навевали мысль об Ольге. Даже те слова, что были забыты на другой день, теперь всплывали на поверхность сознания и наполнялись каким-то весомым смыслом.

Уезжая, Ольга обещала написать.

Письма все не было. Насмешливое шелестение газет раздражало.

Матвей садился писать сам и бросал, рвал письма, наполненные стыдом, страхом, надеждой, болью, любовью, слезами, светом, верой, мольбами, ожиданием, городскими сумерками, ночным одиночеством, дневной бесконечностью. Каждый раз, когда он уничтожал начатый лист, ему казалось, что внутри его умирает какая-то частичка.

Он осунулся, жил одною памятью и понял, что это — неиссякаемый источник.

Письмо пришло в среду, двенадцатого сентября. Он достал его вечером, в восемь часов пятнадцать минут, и казнил себя за то, что не спустился за письмом раньше. Он смотрел на буквы, написанные Ольгой, и в своем адресе, в своей фамилии видел какое-то проявление любви, точно узрел известный лишь ему и Ольге водяной знак на конверте.

Он не мог распечатать письмо сразу. Столько ждать и вскрыть конверт мгновенно, впитать в себя строки и снова ждать новых? Нет, нет. Матвей держал конверт и не знал, что с ним делать. Положить в карман — сомнется, а пальцы предательски вспотели, и он боялся, что хоть одна буква на конверте расплывется.

Вернувшись в свою комнату, он выключил свет, лег на диван и долго лежал в темноте, положив конверт на лоб, и нежно чувствовал его тепло и приятную тяжесть. Матвей вдруг понял, почему не мог распечатать письмо: он боялся новостей. Он не ждал от них ничего хорошего, ему и без них было счастливо. Он представил лагерь. И то время, как прилив, подняло его на свою волну и понесло в прошлое — к первому костру в лесу, к ночной дороге, чуть белеющей во тьме, к нему самому.

Когда это ощущение схлынуло, он поднялся, зажег свет. Стало грустно. Он долго искал ножницы и осторожно разрезал конверт, откуда показался краешек долгожданного известия. В руке его был одинокий листок со знакомым почерком.

«Здравствуй, Матвей, — писала Ольга, — я без тебя скучаю. Познакомилась с девчонками из Орла — снимаем вместе комнату у хозяйки. Я здесь часто думаю о тебе. Вчера вечером девчата уговорили меня пойти в соседний санаторий на танцы. Там отдыхают летчики. Сейчас идем туда смотреть кино. Питаемся так себе, с утра уходим на пляж, к обеду возвращаемся и спим. Я здесь уже поправилась на два килограмма шестьсот граммов. После сна опять идем к морю. Жаль, что ты не можешь приехать ко мне. Хорошенько занимайся, ты ведь сам говорил, что хочешь поступить на будущий год в институт. Девчонки со мной замужние, у них только и разговоров про мужей и зарплату. Скучно с ними. Тут у хозяйки живет еще одна молодая семья, мы с ними подружились. У них такой хороший пятилетний малыш. Всё — девчонки зовут. Целую тебя сто тысяч раз. Оля».

Матвей посмотрел на обратную сторону конверта — письмо шло четыре дня. Какие-то другие слова он надеялся прочесть в нем. Он перечитал письмо, и больнее всего его била строка, где Ольга писала, что ходит на танцы. На обратном адресе стояло название неизвестного поселка: «Судак». Матвей достал Малый атлас мира и отыскал поселок. Почему у него такое название? Рыба такая не водится в Черном море.