Необъективность - [55]

— Что, здесь сейчас не живут? — Она в ответ пожимает плечами.

— Я здесь, и кто-то ещё есть, возможно. — Мы входим в тёмный пустой коридор, ночь же, игравшая лицами — там во дворе взгляд её был чуть туманен, здесь стала строго черна и обступает нас мраком. Шаги скользящи, слабы, всё растворяется в мраке. Ночь давит наши глаза, так как важнее другое — что в себе можешь слышать. И я стараюсь потише идти — это как часть ритуала.

— Не уходи, я потеряю тебя. — Лицо её ко мне вполоборота, а через окна фойе снова светится ночь, она опять стала лунной. Шорох шагов, тишина — это дверь, она её открывает, а нам навстречу летят и поднимаются выше стола — занавески. Просто окно не закрыто — ночь так же здесь, и говорит — слабым гулом заводов. Дверь не закрыта, я и коридор, только смотрим вовнутрь — как она мягко идёт, огибает предметы. Но загорелась настольная лампа, и её свет изменил весь объём — а он всё так же летящий с цветами на шторах. Ночь летит через окно, смотрит, висит по углам, и даже спит на подушках кроватей, только теперь она гость, а мы здесь дома.

— Закрывай и ставь рюкзак, проходи, я чай поставлю. — И я закрыл, я поставил рюкзак, и я прошёл, и стою у стола, но вот не чай, а она меня тянет. Я попытался обнять, и она смотрит в глаза, мягкость рук, неуклюжих толчков, и очень много случайных движений.

— Я тебя очень люблю. — В ответ она наклоняет лицо.

— Я тебя тоже. — И снова стол, нереальный полёт крупных синих цветов на занавесках от ночи.

— Чай закипит, посиди. Торт за три дня стал похуже. — Я сел — я тот во дворе, и я стою в коридоре.

— Сядь, я так долго не видел тебя, я же хочу быть с тобой, а не с тортом.

— Зря, я ведь его для тебя покупала. — Она собирает на стол — наконец дом — этот свет, и она здесь, мы живём этим объёмом. Он невелик, и я в деталях всё вижу — губы и гибкую шею, и цвет волос — в ярких бело-оранжевых вспышках. Верю всему здесь и становлюсь чем-то очень доверчивым, мягким. Но, засмеявшись, она разрушает молчанье.

— Мы ещё руки не мыли с дороги.

— Не то что руки, я всё бы помыл. Сейчас, возьму полотенце. — Я присел на корточки и смотрю снизу.

— Ты приходи, умывальник в конце коридора. — Она ушла, бесконечно — «я — дома».

Ночь, полчетвёртого — мы на окне, снизу лежит пустота, за ней, шумя, убегают вершины деревьев. Уже слегка рассвело, иногда ветер прохладой проходит по телу.

— Как ты ждала? Это ж целых пять лет.

— Ну а что мне оставалось?

— Мне нужно было бы раньше…. Вон, смотри — кошка идёт, ей хорошо — она делает дело, я так хочу. — Тёмная кошка прошла по асфальту — как будто чёрточка тени.

— Ну вот и делай. — Отвечает она, я понял — а ведь, и вправду, я к целям совсем не иду, а кувыркаюсь в пространстве.

— Ох надо, буду. — Пытаюсь я не солгать. Подоконник велик — мы на нём с ногами, в раме окна и уходящей в даль ночи. Но рядом комната, и нам не зябко. Медленно ночь отступает, так, что уже различимы и лица. Стали уже проступать очертанья предметов, небо всё больше светлело. Вступая в права неотъемлемых спутников дня, звуки уже становились другими. Ночь уходила, вход в завтра. Чуть-чуть качнись… — всё же пятый этаж. Мы потеряли связь с миром.

…Воздух вокруг, облака, а я смотрел, как машина неслась по шоссе между полей и холмов под сухой шёпот травы. Брезент на грузе вверху отвязался и громко хлопал по ветру. …Просто я спал под открытым окном, в лицо дул утренний ветер. Открыл глаза — было очень светло, воздух был солнечным и золотистым. Тело всё так же спало… Потолок сверху смотрел на меня, а я смотрел на него, узнавая. Я встал, увидел всё: голубизну, и как вода, полуспящее лето. Я попал в полосу света от солнца.

— Ты давно встала?

— Не очень.

— А что не будишь меня?

— А сам просыпайся. — Может быть сон меня так изменил — всё стало лишь горизонтом. Так можно видеть картину и… — ты живёшь теперь дальше в картине. За ней был воздух, и было всё растворившее солнце, как на экране. Фон и немногое, кроме неё, словно всё больше светились. В мире её лица был необычный объём — небо шло в место для всех бесконечных. Весь затенённый рисунок лица её, впаянный в свет, в туман волос — на подоконнике, она смотрела — это собой всё меняло. Невозмутимые светлые серо-прозрачные стёкла были подвержены ветру. Небо плыло в меня от горизонта. Там шкура леса вдали серебрилась — от влаги, за ночь насытившей воздух. Я шёл на свет и на пятна цветов — на её платьи. Пришлось опять наступить на кровать, чтобы сесть как раньше, в рассвете. Ветер был чем-то подобен воде, и тишине, и свеченью. Отсюда, как будто с обрыва, вниз шла глубина, воздух, кружащий сознанье, блики на листьях — игра оттенков. И я вдыхал часть себя, ту, что я долго не помнил. Комната сзади и отсвет раздёрнутых штор — всё было тенью. Причём иные места все смотрели сюда, на окно, я был и в них — прямо до марева не отошедшего утра. Праздность, спокойно.

— Ух, хорошо.

— Да, я люблю это место. — Она до ступней подтянула подол сарафана. — Завтракать будешь? Я чайник согрела.

— Да, сигарету и кофе. Можно я здесь покурю, ведь окно открыто?

— Можно, но лучше тебе не курить, а надо больше гулять. — Я наливал себе кофе, когда услышал её предложенье, и, садясь с чашкой в руке на подоконник обратно, даже слегка засмеялся.