Необъективность - [34]

Потом, конечно, был Колонный зал и двойники: Сталин, Ленин, Петр Первый, Екатерина и Путин — все танцевали и брали автографы, и бутерброды с икрою. Дамы, напившись шампанского, пели, а мужики после водки гудели. Началось шоу «Точь в точь» и шоу «Голос». Мне захотелось завыть самому, так велика была сила искусства — повсюду смысл, и всё великое рядом. Обрывки фраз из их песен перемешались во мне, как в других, и скоро все просветлятся… — кажется, я вот сейчас упаду и буду дрыгать ногами. Но они крепче меня (металлурги) — все голограммы погасли и начались танцы, всем было весело, каждый кружился.

«Теперь черёд группового портрета» — они смещаются, все, в область сцены — делают лица умнее, кашляют (чтобы не кашлять потом) и оправляют одежду. И постепенно сливаются в один сплошной организм — в общее тёмное тело, и только головы, и световое пятно — перемещаются где-то отдельно. Тело их тел замирает, и между ими и мной блестит пространство паркета. Изредка я ловлю взгляды: один — пустой с поволокой, другой — как будто бы с искрой, а третий — просто бездумный. Только одно меня чуть напрягает, что почти все здесь желают добра для других не всегда и только в собственном стиле. Но, что мне им объяснить, чтоб они стали иными? Я уже скоро уйду, зачем пытаться вносить в их реальность то, без чего они жили.

Они застыли напротив меня, ни кто из нас не торопится — ждём, когда же вдруг прозвучит нежный звон, что весь процесс представлений закончен. Всё — звук спустился на плечи. Я был здесь как мыслеформный художник (лет сто назад был бы просто фотограф над аппаратом с треногой) — всё, что представилось мне в этот вечер, всё теперь сзади меня на объёмном экране — всё повторяется, переливаясь. Как будто я просто шёл, размышляя под нос, и обогнал марш колонны, теперь стою, наблюдая. Моя работа, зачем приглашали, кончена, можно уйти — все мои образы уже отправлены в сервер. Кто-то себе распечатает это в картине (маслом и в стиле Рембрандта), кто-то себе отольёт барельефик из бронзы, кто-то (набрав регистр фильмов) скинет всё это на флэшку, я заберу с собой в виде рассказа — на 5-d принтере делай что хочешь, а я к жене в тусклый питерский свет, к своим лимонам и кошкам.

Немного бледного в сером

Сосны, высокие для здешних мест, слабо шевелятся в небе. От облаков вокруг серо. За спиной гул ресторана. Я бы уехал уже, но, говорят, что на трассе огромная пробка — два лесовоза столкнулись (причём, не в первый, ведь, раз — я проезжал как-то мимо такого — бревна, машины лежат на боку). Кажется, что позади меня синий клубок, сгусток готовых эмоции — стоит вернуться, войти в него, и начинаешь вдруг всех беззаветно любить, но, ведь и правда — хорошие люди. Как-то само вырывается — вдруг начинаю шутить, сам становлюсь усилителем поля. И только малость волос на макушке как-то щетинится и говорит, что ты потом пожалеешь. «У них опять первомай». Там у них музыка по перепонкам, как гром, а по столам скользит луч разноцветный. Через стёклянные стены кто-нибудь смотрит сюда из слюдянистой глухой черноты и, обязательно, выйдет ко мне, как столкновение двух динозавров — что-то рванётся к нему из меня, что-то его будет ко мне тянуться.

И было б «всё ничего», если б комком не стояло под горлом то, что давно получил от других, горечь, отчасти, его растворяет — я бы отдал им назад их хорошее, раз оно с такой нагрузкой. Когда к кому-то я был привлечён — был глуп, фатально. Внутри меня люди прошлого борются и даже после их видимой смерти, каждый стоит на своём, как будто триста спартанцев. Был путь «для них», и я на нём развивался, а путь «без них» очень странный. Поговорить бы, конечно, хотелось, но только все говорилки — пустое. Я это тип тишины посреди внешних законов.

Что здесь действительно универсально: первое — просто смотреть, а во вторых — включить память и разум. Весь фокус в фокусировке, а у меня её больше не стало, всё размывается в пятна. Иногда пятна абстрактных рисунков при наложеньи сливаются в общий закон, и в этом месте возможно пройти через пачку картинок. У всех специфика, и только я — это «нет», то есть отсутствие всех различений. Лишь состоялось, что было — знаки прошедшие через меня, что сумел выделить — это осталось. На всё смотрю как умерший, ведь много раз уже умер — и в прошлой карме, и карму назад. Но только все жизни-кармы — чужие, мои — это сны, все они были, вложились в тебя — их больше незачем помнить. Все ставки сделаны, и все проиграны очень давно, в тех прошлых жизнях.

Нужно вернуться вовнутрь, за стекло, но мне себя не заставить. Долго стоять и курить здесь нельзя — ну сигарету, не больше. «Что-то не так…» — это ноет во мне, и ни кому здесь не скажешь. Раньше, когда-то, я всё принимал, теперь я вижу всё со стороны — всё, как цветы на поляне. Всё в его малом упёрто. Синее облако в зале. Через стекло музыка пилит мне нервы. Там скоро будут давать шашлыки, я повернулся, пошёл, но не в зал, а, огибая его, в задний двор — где, может быть, будет тише.

Двор — блёклый, длинный, обнесён забором, слева в конце его — тоже дощатый сарай и рядом — старая лодка. Но здесь, действительно, нет шума зала. Ноги устали, и хочется где-то присесть, но на ступенях из кухни не чисто. Двор чуть спускается к озеру… — и там в конце, в стене забора — калитка. Гравий скрипит под ногой и ломает ступни через подошвы ботинок — кажется, что в спину выстрелят, и, в самом деле — рядом с калиткою, слева — мишень из бумаги вся в рваных ранах от пуль, и на заборе есть отщепы, дырки — значит, гостей забавляли стрельбою. Я открываю калитку — уже хорошо, вдалеке озеро, а по сухой пожелтевшей траве, волнами, катится ветер. Шаг на тропу — я вовне, и вожделенное — возле забора скамейка. Но — если сесть, за спиной будут дыры от пуль, вот только крови не видно — или же я буду первым у них, или стреляют в затылок. Сидеть почти расхотелось, но я присел — слишком всё надоело.