Ненависть - [71]

Ярре вдруг пошатнулся, тут же меч Наместника рассек ему плечо, хлынула кровь. Ремигий мгновенно отступил, ожидая окончания поединка — первая кровь пролилась. Вдруг Ярре опустился на одно колено, пробормотал:

− Господин Наместник, я прошу простить меня. Я не хотел Вас оскорбить.

Цезарион, тяжело дыша, молча смотрел на него. Ярре покосился в сторону — туда, где безмолвно стояли приблуды и Эйзе. Наместник повернул голову, отслеживая его взгляд. Лицо горько дрогнуло — он не хотел, чтобы Мыш видел все это. Но по-другому не получилось. Мыш вдруг сорвался с месте и прыгнул к Цезариону, так же безрассудно, как прыгал ему на руки в саду или в спальне. Прижался всем телом, что-то зашептал на ухо. Ярре все так же продолжал стоять перед Наместником, преклонив одно колено. Воин хмуро сказал:

− Ярре, извинения приняты, кровь пролилась, мой гнев прошел…

Да и не было его, гнева. Усталость и жалость — вот что испытывал Наместник. Проклятая война так покалечила их, что и невозможно понять, кто прав, кто виноват. Ярре поднялся, Мыш оторвался от своего Ремигия, гневно посмотрел на сотника, что-то сердито пискнул. Сотник махнул рукой и медленно пошел прочь с плаца, Алвин схватил коня Ярре под уздцы и потянул за собой — догонять хозяина…

Они вернулись домой, всю дорогу до дома Мыш, не умолкая, болтал о поединке. Наместник молчал — говорить не хотелось. Альберик встретил их во дворе — он, похоже, ждал возвращения хозяина. В суете они напрочь забыли о Рыжике. А зря…

Сладкий сон воина был прерван тревожным голосом Альберика:

− Господин, вставайте, вставайте…

Воин с трудом раскрыл глаза, раздраженно спросил:

− Что случилось?

Старик растерянно ответил:

− Господин, ночью Рыжик попытался перегрызть себе вены.

Тихо вскрикнул Эйзе, приподнимая голову с подушки. Воин соскочил с постели, накинул на себя плащ.

В комнате стоял омерзительный запах смерти, запах крови. Рыжик лежал неподвижно, отвернувшись к стене. Старик успел перемотать покалеченные руки полотенцами, но крови было очень много…

Воин повернул лицо юноши к себе, почувствовав прикосновение, тот с трудом открыл глаза, хрипло шепнул что-то. Воин прислушался, почти беззвучное: «Убийца!» И Наместник, наконец, понял, в чем дело — они вернулись уже ночью, Рыжик слышал их шаги и голоса, но к нему никто не зашел — побоялись потревожить. Но раз Наместник вернулся живым — значит, сотник был убит. То, что оскорбленный смертельно, по его понятиям, Наместник просто пощадит своего наставника и единственного человека, которому доверялся сам и доверял жизнь своего возлюбленного, юноша знать просто не мог. И, похоже, последняя ниточка, державшая его в жизни, была оборвана. До кинжала он дотянуться не смог, решил все проще. Ярре не зря говорил, что держал его какое-то время с прикованными руками, — острые лисьи зубки хорошо сделали свое дело, кожа и мышцы на предплечьях были жестоко разорваны, видимо, собственная боль его остановить не могла, а может, заглушал боль душевную. Зачем спрашивать — и так все ясно. Ремигий с отчаянием сказал:

− Рыжик, Ярре жив, бой был до первой крови, я его не убил. Что же ты творишь-то!

Глаза лисенка закатились, похоже, последних слов он просто не услышал. Воин тихо приказал:

− Альберик, зови лекаря — если кровью за ночь не истек, значит, можно что-то сделать.

Эйзе растерянно спросил:

− Почему он?

Ремигий грустно ответил:

− Думал, что я Ярре убил, если сам живым вернулся…

Мыш молча смотрел на него. Ремигий, внезапно испугавшись, сказал вдруг:

− Эйзе, поклянись мне — пока не увидишь меня мертвым сам, — не верь никому. И не смей с собой ничего делать — я хочу, чтобы ты прожил длинную жизнь!

Мыш усмехнулся:

− Не бойся — не поверю и не сделаю. А клясться не буду…

И склонился над лисенышем, что-то раздраженно прощебетал, слабый ответ, Эйзе резко заворчал, тон был явно агрессивный — ругает он его, что ли? Рыжик отвернулся, но Эйзе взял его за подбородок, повернул лицом к себе, глаза смотрели зло, резкое ворчание продолжалось. Рыжик закрыл глаза, но Мыш встряхнул его за плечи, и он снова взглянул на Эйзе. Сердитый писк, ворчание, тихий раздраженный щебет, — Мыш явно ругал соплеменника, и тот вынужден был его слушать, — уйти в забытье Мыш не давал. Потом осторожно развернул тряпки на одной из рук, Рыжик резко вскрикнул, попытался вырвать руку, но воин, поняв, что хочет сделать Мыш, удержал его, начал успокаивающе гладить по голове. Мыш наклонился над мешаниной из сгустков крови, порванной кожи, начал осторожно вылизывать раны. Лисенок снова попытался вырваться, что-то выкрикнул и затих — потерял сознание. Эйзе слабо вздохнул, взял руку Рыжика поудобнее, осторожно продолжил свое дело. Сзади раздался голос лекаря:

− Что случилось, господин? − И с жалостью: − Бедный малыш!

Воин повернул голову:

− Можешь помочь?

Лекарь кивнул:

− Отвар дать ему можно, Эйзе раны залижет. Но, если он жить не захочет…

Эйзе, не поднимая головы, зло прошипел:

− Подохнуть ему с таким позором не дам…

Воин вздохнул — таким рассерженным Мыша он не видел. Вина, что ли, за то, что недоглядел… С Рыжиком провозились все утро — пока Мыш хоть как-то зализал рваные раны, пока перевязали, пока напоили отваром — Лисенок отчаянно сопротивлялся, фыркал, захлебываясь. Пока он успокоился и заснул, пока смогли что-то найти поесть… Лекарь был посажен неотлучно смотреть за Рыжиком, тому, даже без сознания, веры не было, что не повторит попытку. Мыш был непривычно серьезен и сильно пугал этим Наместника. К концу завтрака Эйзе вдруг выдал: