Ненависть - [26]

Они вернулись в лагерь поздно вечером — пока перевязали раненых в деревне, разослали разъезды по дорогам, — было бы кого ловить, — ведь ушли все. Перед палаткой совершенно мирная картина — Эйзе, сидя на земле, играл с приблудами в ножички. Ну вот, опять, не сообразили подстелить что-то под себя — земля-то холодная. Но зачем сотник охранения рядом, и лекарь сидит недалеко, как-то напряженно смотрит на приближающихся всадников. Ярре тихо позвал:

— Господин!

Лицо воина начало сильно кривиться от нервного тика — тут-то еще что произошло?

Заслышав стук копыт, приблуды мгновенно вскочили, Эйзе поднялся чуть позже. Наместник уже спрыгнул с коня, не заметив боли в раненом боку. Так, огромный синяк на скуле, на плечах — туника самого наместника, замотанная в несколько слоев на худеньком теле, стянутая золотым воинским поясом, тоже перекрученным несколько раз, на шее — то самое ожерелье, которое вчера он же отверг. Значит, рылся в его дорожной сумке. Обе угловатые коленки перевязаны. Ну, понятно, Эйзе сделано все, чтобы предотвратить его гнев. Но произошло-то что?

Эйзе, глубоко вздохнув, выпалил:

— Подрался с твоими воинами, Господин.

Озверевший Наместник перевел взгляд на приблуд — оба тоже в синяках, у раненого подбит глаз. Ладно, с одним происшествием более-менее понятно.

— А коленки?

— Конь сбросил.

Эйзе с отчаянием смотрел на воина, за день он опять натворил много чего, и теперь ждал заслуженного наказания.

— Из-за чего подрались?

Отчаянно взвыл один из приблуд:

— Господин, это я виноват, не надо Тварь наказывать!

Ремигий, постепенно отходя от гнева и страха, спросил:

— Сотник, а ты куда смотрел, тьма тебя забери?

Сотник обреченно пожал плечами — уследить за тремя мальчишками он просто не успел. А воинская дисциплина не смогла остановить приблуд от драки с тваренышем. Слава богам, хотя бы не поубивали друг друга, пока их не разняли. Ярре торопливо сказал:

— Господин, я их сейчас же накажу.

Ремигий зло ответил:

— Накажу я, и это будет твареныш. Приблуды не при чем. Мышь, ты же понимаешь… Эйзе, в палатку, немедленно.

Тихо пискнув, мальчишка рванулся в сторону, воин успел схватить его за руку, потащил за собой, оглянувшись, бросил через плечо:

— Завтра — день отдыха, послезавтра — выступим в крепость. Лекарь, раненых много — займись своим делом.

Приблуды дружно вздохнули — им стало жалко мышонка.

Ремигий втащил мальчишку в палатку, сильно прижал к себе, запрокинул его голову и крепко поцеловал в губы. Мальчишка отчаянно дернулся в сторону, защищаясь. Наместник тут же отпустил его, тихо сказал:

— Я не могу тебя бить или как-то еще наказывать, поэтому будет так.

Эйзе отскочил в сторону, зло ответил:

— Ты же не хочешь этого, зачем ты делаешь, чтобы я боялся твоих ласк?

Наместник усмехнулся в ответ:

— Тебе это довольно противно, значит, запомнишь и не будешь больше драться. У тебя же рана не зажила и ребра сломаны — что было бы, если в драке еще раз повредили грудь?

Эйзе только вздохнул. Мышонок маленький, ну вот, опять дел натворил. Ладно, хоть ноги при падении не переломал. Напряжение спало, рана в боку Наместника уже отчаянно болела. Он присел на койку, с трудом снял панцирь, стянул тунику, в правом боку — засевший наконечник стрелы, древко воин обломил сразу, чтобы никто не увидел. Ладно, не впервой. Воин повернулся к свету факела, осторожно потянул за оставшийся обломок. Глубокий вздох у него за спиной, воин повернул голову: белый как мел, Эйзе расширившимися от ужаса глазами смотрел на его руки. Мальчишка почти беззвучно прошептал:

— Может, лекаря позвать?

Наместник отрицательно покачал головой, хмуро сказал:

— Посвети лучше.

Мышонок поднес светильник ближе, рука держала свет твердо, не дрожала. Конечно, воин же. Окровавленный наконечник — долой из раны. Эйзе вдруг тихо спросил:

— Господин, можно, я залижу вашу рану — боль исчезнет и шрама не будет.

Воин с отвращением отрицательно покачал головой — не хватало еще, как псу, зализывать раны. Но мышонок упорно настаивал — я же Тварь, ничего плохого не будет, мы всегда так делаем у своих раненых. Боль в растревоженной ране все усиливалась, на глаза Эйзе набегали слезы обиды, и воин, махнув рукой на условности, разрешил. Эйзе осторожно наклонился над раной, очень нежно коснулся губами ее краев, воин вздрогнул — если это было при других обстоятельствах, это было бы несомненным проявлением ласки. Это был бы… поцелуй. Нет, ложь, он никогда не сможет поцеловать своего мучителя, просто лечение раны, просто это так делается. Мышонок осторожно вылизывал края раны, внимательно смотря на своего господина из-под рассыпавшихся волос. Боль уходила, наступало странное успокоение. Воин вдруг как-то сразу ослабел, обмяк. Через несколько мгновений он уже задремал. Мышонок удовлетворенно вздохнул — боль ушла, теперь нужно только время на заживление. Он оторвался от очищенной раны, сплюнул кровь на пол, осторожно прикрыл поверхность куском чистого полотна. Если все пойдет хорошо, то завтра края уже сойдутся и вскоре рана зарастет, оставив после себя только тоненький шрам. Если бы он захотел убить Наместника, то сейчас он мог бы это сделать, Ремигий глубоко спал, впервые за много месяцев. Мышонок тихо вздохнул, приткнулся к неповрежденному боку воина, положил голову ему на грудь. Он отчаянно мерзнул ночами, но теперь у него была возможность согреться возле горячего тела врага…