Ненаследный сын императора. Часть 1 - [28]

— Вперёд! Уничтожить! Никакой пощады!!!

От пронзительного визга у меня заложило уши, присев, я закрыл уши руками, не отваживаясь даже глянуть в сторону лестницы. Спустя пять долгих минут, когда вакханалия звука утихла, я встал и нерешительно посмотрел в сторону выхода. Путь был свободен. На лестнице, застыв в нелепых, гротескных позах, застыли изломанные фигуры моих противников. Сбежав по окровавленным ступеням, придерживая укрывавшую меня простынь, я распахнул парадные двери особняка, казавшегося мне смертельной ловушкой, в которую я попал по собственной наивности и глупости.

Во дворе резиденции английского посла шёл бой между императорскими гвардейцами и охраной графа Беркли. Огненные шары рассекали воздух, врезаясь с грохотом в стены, окружающие особняк, водяные плети со свистом врезались в толпы дерущихся, надо всем полем боя сверкали молнии и свистел ветер.

Увидев меня, гвардейцы взревели, усиливая натиск на англичан.

— За цесаревича! За Россию!

Несколько человек из моей личной охраны бросились мне навстречу. Почувствовав, что я исчерпал свои силы в яростном прорыве, я осел на крыльце особняка, сраженный очередным приступом головокружения. Подхватив меня под руки, гвардейцы волоком потащили мою безвольную тушку к экипажу, ожидавшему у центральных ворот… Практически теряя сознание, я хрипел:

— Не выпускать! Никого… Всех наказать! Чтобы ни один не ушёл!..

И благословенная тьма унесла мое сознание.

* * *

Очнулся я только спустя три дня. Все это время у моей постели дежурили лучшие императорские лекари, боровшиеся за мою жизнь. Нервное потрясение и скачки голышом при минусовой температуре вызвали жесточайшую лихорадку. К тому же, как оказалось, у меня обнаружилась аллергия на снадобье, которым меня опоил английский извращенец.

Изредка приходя в себя, я слабым голосом призывал охрану, требуя принести голову ненавистного англичанина, потом снова терял сознание, метался с мучительными стонами в кровати, создавал воздушные вихри, теряя над ними контроль из-за огромной слабости, охватывающей и мое тело, и дух… В сером мареве бреда, не выпускающего меня из своих мягких, сонных лап, я слышал изредка голоса, казавшиеся мне смутно знакомыми, кто-то плакал, кто-то с едва сдерживаемым гневом пытался меня о чем-то расспросить… Однажды, в неверном свете догорающей свечи я увидел князя Тараканова, глядящего на меня встревоженно-умоляющим взором. Заметив, что я открыл глаза, он кинулся ко мне:

— Алешенька!..

Но я, не желая ни с кем разговаривать, снова закрыл глаза, позволив сну унести меня подальше от реальности. Но вечно так продолжаться не могло.

К исходу третьего дня моей болезни я, ослабевший, но с прояснившейся головой, сел на кровати. Припомнив все, что случилось со мной, я с невольным стоном обхватил голову. Какая мерзость! Как все нелепо, пошло, грязно… И как теперь мне отмываться от этого позора?! Недаром говорят — то ли он украл, то ли у него, но была какая-то неприятная история… И что, мне теперь с пеной у рта всем доказывать, что я не такой и ничего не было?!

Заскрипев зубами, я в бессильной злобе ударил кулаками по подушке. На шум прибежал лекарь, что находился в соседней комнате. Отбросив все церемонии, он быстро и по-деловому провёл осмотр, заглянул в мои глаза, оттянув веки, прослушал дыхание и сердце… Удовлетворенно кивнув своим мыслям, он с коротким поклоном удалился. Спустя минут десять началось паломничество к моему ложу.

Первым в комнату вошёл стремительным шагом сам император. Я попытался было вскочить, чтобы поприветствовать его как должно, но отец властно махнул рукой, веля мне лежать. Подтянув поближе к кровати стул, он уселся, заложив ногу на ногу, сцепив руки в замок на колене, и принялся изучающе меня разглядывать. Я не знал, куда деть глаза и медленно заливался предательским румянцем.

— И почему я ни капли не удивлен? — начал он тихим голосом.

— Вот только ты мог влипнуть в такую историю. Как, как, объясни мне на милость, ты мог быть таким слепым? Больше того, как ты подал столько двусмысленных знаков своего расположения этому… — император запнулся, подбирая нужное слово, — этому… мужеложцу?!

Только накануне у нас с тобой состоялся разговор о том, что ты должен вести себя приличествующим высокому положению образом… Это, по-твоему, достойно цесаревича?

— Но, отец! Какие такие знаки я подавал?! Что за чушь? Да я всего лишь пытался вести себя дипломатично, не обращая внимания на некоторые странности в поведении иностранного посла! Да если бы я знал!.. Кто мог предположить? И князь Тараканов присутствовал на всех наших встречах с этим графом! И он ни словом…

Я замолчал, страшное подозрение закралось мне в голову. Да нет, не может быть! — одернул я сам себя, но тем не менее, чувство, что меня предали, прочно обосновалось в моем сердце.

— С Валентином Михайловичем у меня состоится отдельный разговор. — хмуро посмотрел отец на меня. Затем, замявшись, продолжил:

— Алёша… Наш разговор не выйдет за пределы этой комнаты. Но я должен знать! Он… Он успел что-то с тобой сделать?

Я, не сдержавшись, грубо выматерился. Потом, извинившись перед Александром Павловичем, четко, цедя слова, произнес: