Скучающим взглядом я смотрел с высоты трона на очередную делегацию иностранных гостей, рассыпающихся в пространных речах.
… Примите наиглубочайшие уверения… горячие надежды на тесное сотрудничество… дружба навек…
На лице переводчика, оглашающего набор стандартных фраз, отражалась та же скука, что охватила все мое Императорское Величество на исходе недели празднований годовщины восшествия на престол.
Сначала все это было даже интересно и захватывающе — представители практически каждой страны, разместившейся на политической карте мира, спешили посетить Российскую империю с поздравлениями, изъявлениями и предложениями… По всей стране были объявлены праздничные выходные, на улицах города были выставлены огромные бочки с хмельными напитками, столы с разнообразным угощением. Ежедневно я совершал торжественный выезд по столице, во время которого ликующая толпа скандировала мое имя, стремясь прорваться поближе, чтобы рассмотреть юного императора, столь трагично пришедшего на престол.
Весь первый год моего правления империю пробовали на зубок все, кому не лень. Не лень, как оказалось, было многим. Ещё бы — государство, в котором остался единственный представитель правящего рода мужского пола, и тот — несмышленый юнец, не имеющий опыта в политических интригах и подковерной возне. Сколько тайных атак пришлось нам отражать в экономической сфере, сколько отвергнуть торговых соглашений, которые должны были загнать Россию в жесткую кабалу. И с этим прекрасно справлялся Высший совет империи, созданный мною в первый же месяц правления. Ранее министры собирались вместе на совещаниях у императора, но взаимодействовали неохотно, не желая раскрывать секретов своих ведомств, боясь упустить выгоды и привилегии. Когда я собрал в одном помещении канцлера, глав департаментов, министерств, представителей купеческих и ремесленных гильдий, казалось, от накала страстей произойдет взрыв. Рассредоточившись группами, аристократы презрительно взирали на простонародье, купцы и мастера хорохорились, показывая уверенность в себе, которой на деле не испытывали.
Сначала я убеждал. Сыпал аргументами, которые лично мне казались неопровержимыми. Сотрясал воздух громкими выспренными фразами о единении и потрясал кулаками, выразительно выпучивая глаза, когда не хватало слов. Несмотря на роскошное представление театра одного актёра, на лицах собравшихся отображалось лишь ослиное упрямство. В конце концов, я рассвирепел и, зловеще понизив голос до свистящего шепота, прошипел:
— Равенства вам, значит, не хватает??? Ты, ты и ты! — повелительно ткнул пальцем в простых горожан, испуганно вжавших при этом головы в плечи, — жалую вам дворянство! За верительными грамотами — к секретарю!
Новоиспеченные дворяне растерянно моргали, не зная, как реагировать на подобные императорские причуды. Затем я обернулся к кучке аристократов:
— А тем, кому слишком сильно сквозит на вершине социальной лестницы — могу дать лечебного пинка!!! Кто первый в очереди на лишение титула???
И грозно обвел всех взглядом, внутренне содрогаясь — не перегнул ли я палку, возможно ли то, чем угрожаю…
Видимо, я нащупал-таки верную струнку в душах закоснелых обладателей голубой крови. Нехотя, со страшным скрипом, государственная машина, собранная мною из разнообразных и трудно сочетаемых деталей, все же сдвинулась с места и стала набирать обороты. И когда я на еженедельном собрании Совета наблюдал, как маститый купец что-то втолковывает великому канцлеру, от избытка эмоций забываясь и называя собеседника просто Лексеичем, на что тот, напряженно вслушиваясь в смысл речей, никак не реагирует на подобное панибратство, я понимал — мы на верном пути.
Само собой, мой отчаянный порыв перемешать социальные слои ложкой самоуправства бесследно не прошёл. И если среди средних и низших слоёвя обрел ещё больше популярности, то многие аристократы заимели на меня зуб. Особенно после того, как земельные владения, отчужденные у семьи того самого друга Владимира, что осмелился поднять на меня руку, я пожаловал вместе с графским титулом и должностью обер-гофмейстерины Светлане Олениной. Раскаяния за отобранную у него жизнь я не испытывал никакого, но и марать руки доходом от имущества убитого мною ублюдка я не собирался. А невероятное счастье, отразившееся в глазах маленькой фрейлины, получившей такой подарок, доставило мне огромное удовольствие. Взяв в свои нежные, но весьма ловкие ручки управление всем штатом фрейлин, она создала тайную разведывательную службу, что поставляла мне исключительно эксклюзивную информацию о каждом шаге, каждом произнесенном слове и даже о каждой невысказанной вслух, но читаемой на лице крамольной мысли придворных.
По моему поручению Светлана постепенно собирала сведения обо всех мало-мальски значимых аристократах, создавая на каждого отдельное досье. Я чувствовал, что может настать время, когда мне придется воспользоваться этими рычагами давления, проводя в жизнь свои решения…
Спустя год после своего воцарения на российском престоле я мог с сожалением констатировать — от наивного, доброжелательного и доверчивого цесаревича Алексея, каким я пришёл в этот мир, практически ничего не осталось. Я ожесточился, растерял большинство моральных принципов, не доверял никому. Я остался на стороне добра, но уверился, что оно должно быть с кулаками. И немалую роль в этом сыграл мой брак с Маргарет Йоркской. Свадьба состоялась спустя полгода после коронации. Глядя на её надменное, высокомерное поведение, на постоянные попытки пристроить меня под острый английский каблучок, я понял, что её сходство с Дашей было чисто внешним. Не хватало ей и душевной мягкости, и тепла, и способности сопереживать, и самоотверженности, которыми меня покорила в своё время Дарья. А возможно, просто я — как личность, как мужчина — был ей неинтересен. И блеск в глазах Маргарет зажигался только от роскоши и политического веса малой короны Российской империи, которую я собственноручно водрузил на её светловолосую головку…
