Под конец кадровик сообщил:
— А вы знаете? Наверно, не слышали? Там немец участвовал. С войны еще притаился. Подогнал машину, бензин им привез.
Да (я потом разузнавал), это был Франц. Только все происходило чуть-чуть по-другому. У наших «органов» слабость к сочинительству. А было все проще: по обычному своему маршруту Франц проезжал на машине, вез торфяной брикет. Перегородили дорогу, бензин и все, что им надо было, распаленные люди взяли, не спрашивая шофера. Но Франца обвинили в соучастии, или пособничестве или в чем-то другом и посадили. Три года Полина с детьми дожидалась его, а вернулся — уехали по вербовке в Сибирь. Еще до Чернобыля. Где-то там, на севере, они теперь. Если не увез их Франц в объединенную Германию. Возможно, кто-то из немецкой его семьи живой остался. Столько ему да и Полине вынести довелось, что хотелось бы для них хоть немного жизни поспокойнее.
Но почему-то грустно было бы узнать, что они все-таки уехали.
P.S. Я работал над этой историей, когда в санаторий «Подмосковье» мне позвонили из Мюнхена — сотрудник радио «Свобода», мой земляк Василь Крупский. Родом он с нашей Витебщины, фамилия по отцу — Фрейдкин, почти весь род Фрейдкиных в войну нацисты уничтожили. Поговорили о деле, которое имел ко мне, а затем Василь вспомнил про наш с Элемом Климовым фильм. Картину «Иди и смотри» в 85-м я возил в Западную Германию, устроительница Майнгеймского фестиваля неутомимая женщина без возраста фрау Фэй Вайан посоветовала мне быть готовым к жесткой дискуссии. А вообще можно было ожидать (меня в Москве всерьез предостерегали), что неонацисты подожгут кинотеатр. Неприятный не для одних лишь нацистов фильм у нас получился. Во время XIV Московского кинофестиваля я был свидетелем такой сцены в Кремле: известный западногерманский кинорежиссер, хороший знакомый Элема Климова, упрекнул его в излишне жестком показе немцев. Глаза у Элема побелели (знакомое мне его состояние — по нашим встречам с руководителями Госкино): «Ах так! Да мы вот такую капелечку правды показали. Вот в следующий раз — на полную катушку!»
В Мангейме диспут получился яростный, но мне в нем участвовать не пришлось совершенно. Сидел на краю сцены, спустив ноги в зал, и всего лишь наблюдал за схваткой немцев с немцами. Двух поколений: побывавших на войне и молодых. «Ах вот вы чем там занимались!» — а ветеранам, конечно, обидно.
Василь Крупский рассказал тут же по телефону про похожую ситуацию, историю в Мюнхене: он пригласил к себе молодых немцев и показал им фильм. Один из гостей попросил кассету и прокрутил ее родителям. Посмотрел с ними фильм и ушел из дома. К Василю приходил потом немец-отец, плакал и уверял, что хотя служил в Белоруссии, но был всего лишь «при лошадях». Просил, умоляя помочь ему вернуть сына в семью.
Ну, а если целые народы побежали друг от друга, казалось, на всю свою последующую историческую жизнь напуганные существованием в тоталитарном крысарии? Как сейчас мы бежим, схватившись за голову. От других убегаем, как от самого себя. Потому что от собственной памяти пытаемся укрыться.
И в то же время возвращаемся, возвращаем себя друг другу — мы с немцами. Значит, ничего нет окончательного в этом мире. В этом и наша надежда.
