Немота - [73]

— Тоже честно? — улыбнулся я.

— Можешь соврать, но да, после всего, что я рассказала, хочется честности.

— Предложение о работе, с которым я обратился, было не выдуманным, но как повод завести диалог. Зачем? Пошатнувшаяся эмоциональная непоколебимость. Когда ты пришла к нам за заказом, я обомлел, поскольку две недели после твоего ухода из островка корил себя за то, что не набрался храбрости познакомиться. Тоже кое-какие триггеры сработали.

Минут восемь — десять Влада осмысляла услышанное, затем обречённо прошептала:

— Сейчас бы посмеяться, но скулы свело. Убеждаюсь, что ни фига не смыслю в человеческих отношениях. Знаешь, до мая я была железно уверена, что неприятна тебе. Что вне контекста проекта вызываю отторжение. И тот поцелуй на лестничной площадке… он… я боялась опять нарваться на молчание. Понимала, что если споткнусь сейчас, то упаду и уже не встану. Но, увы, поезд несётся на скорости, поздно спрыгивать.

Я не находил что сказать. Тело сковали свинцовые скобы. Хотелось загасить слова и прижать острые плечи Влады к себе, хотя бы частично вобрав в рёбра ту пучину боли, что стремительно и верно травила её отощевшее во всех смыслах нутро. Но пока я мялся, она испито спросила:

— Хочешь знать, что у меня с Артёмом?

21

— Хочу.

— Пока меня держали в больнице, он приезжал по два раза на дню, по моей просьбе договорился о том, чтоб родителям о случившемся не сообщали. Отец всё равно узнал — от соседок. Приехал, войдя в палату так, будто я уже конченый труп, а его вызвали на опознание. Ни мне, ни ему сказать было нечего. Оно понятно. Так низко я ещё не приземлялась. Зато в качестве формальности перед уходом драматично выдавил: «Ты всегда можешь обратиться ко мне, если что-то идёт не так». Я кивнула. Он видел, что со мной давно всё не так, но безучастно стоял в стороне. И тогда, когда в слезах приехала к нему после августовской ссоры с матерью, фактически выставившей меня на улицу из-за отчисления, и тогда, когда с осени по зиму не выходила на связь. К чему теперь это лицедейство? После безуспешного суицида мы ещё на десяток шагов отдалились.

— А мать не знает?

— Нет, до сих пор в неведении. Отец не рассказал. Догадался, что та закатит истерику, обвинив его в своих же косяках, меня — в том, что не жалею, не ценю её жертвы. Другого ждать бесполезно. Непрошибаема.

— Фиктивную роль героини она, походу, охуенно на тебе отточила.

— Да и не только на мне. У неё со всеми людьми одна схема, — невесело улыбнулась Влада, убрав за уши дреды. — Снова о предках говорим… болезнь. Продолжать насчёт Артёма?

— Конечно.

— Утром после выписки мы приехали сюда, и за чаем он спросил: «Хочешь пожить у меня? Я с обеда до ночи в студии, смущать не буду. Придёшь в себя. Отвлечёшься. У меня хомяк есть — вонючий, сразу скажу, но развеселить умеет». После произошедшего меня выключило так, что стало без разницы, где жить, где спать. Соответственно, когда Артём в найденную на антресолях спортивную сумку укомплектовал мой шампунь, зубную щётку, пижаму, бельё и стопку чистых футболок, я не возражала. Не нашлось сил спорить. Задалась установкой плыть по течению, может, куда и прибьёт. Опять-таки — на тот момент между нами ничего не было, хотя, безусловно, бережно-заботливое обхождение человека, который ничего тебе не обязан, вселяло недоумение и одновременно покупало. Невосполненная потребность в тепле, идентичном родительскому, закрепила на застёжку браслет доверия. Суток трое я проспала, поднимаясь с дивана хлебнуть воды и дойти до туалета. На четвёртые захотелось есть. Просыпаясь ближе к обеду, клевала заварную овсянку, какао пила. Артём не соврал — приходил он поздно, поэтому когда меня отпускало, я часов по восемь пялилась в телек или наглаживала Сникерса — того самого хомяка. Почему Сникерс? Из-за карамельно-шоколадного окраса. Когда Артём возвращался, мы почти не общались — говорить мне было сложно. История в целом экспозиционируется сейчас сквозь треснутое стекло — многое смазалось. Чёткие картинки появляются с того дня, когда на второй неделе я стала выходить из режима квашеного овоща, возвращаясь в более менее вменяемое состояние. В один из таких дней Артём вытащил меня из дома, уговорив прокатиться до Васильевского острова. Не думаю, что это было пунктом какого-то скрупулёзно выверенного плана, но так или иначе, поездка не прошла даром. В дороге я стрескала йогуртовые булки из его кондитерской, а дома мы поцеловались. С моей стороны это был такой же резкий импульс, как пробудившийся аппетит от ванильного запаха сдобы — неосознанный и нелогичный. Пробило на инстинкт? Может быть. Перед этим он вышел на балкон покурить, а я смотрела из-за стекла на его профиль, догнав, что Артём — парень. И не просто парень, а очень даже привлекательный парень. Это было как слепящее озарение. Как оглушительный звук. Ничего не произошло, но на весь остаток того странного вечера я потеряла выстроенное с ним умение в непринуждённой открытости поддерживать коммуникацию. Он всё это мигом считал — опыта во взаимодействии с женским полом ему не занимать. Не так сложно взрослому парню раскусить сконфуженную недотрогу. Выпив по банке пива, мы вышли на балкон, вместе с ним я сквозь кашель выкурила свою первую сигарету. А вернувшись, сели смотреть «Холи Моторс». Хороший фильм. До конца, правда, досмотреть не удалось. Ближе к середине Артём потянулся с поцелуем — я не уклонилась. Это был настоящий, достаточно страстный жест, и мне почудилось, что я не против продолжения. Но как дошло до дела, развернулся трэш. Стоит ли это рассказывать? Ну, в подробностях.