Немота - [61]

Дав мне чистую вилку и достав из пачки сигарету, Влада скорбно добавила:

— Боюсь быть такой же, как мать. Всегда боялась, но чем старше становлюсь, тем отчётливее замечаю в своём неадекватном поведении её отголоски. У больных родителей больные дети. Факт. В моей семье очевидный. Расскажи что-нибудь о своих.

— Например?

— Ну, какие они? Почему разошлись?

— Какие они? Мне всегда сложно было объективно судить о родителях. Неплохие, наверно. Проблемы есть, конечно, есть конфликты, но я не то, чтоб смирился, а как-то абстрагировался. Лет до двадцати копил обиды, после принял ту форму взаимодействия, при которой никто ни к кому глубоко не лезет. Сменил угол зрения, что ли. С матерью общаемся доверительнее и интенсивнее, с отцом — в меру отчуждённо, но меня устраивает. Ни теплее, ни холоднее не хочу. А почему разошлись — как у большинства: разные ожидания и ставки на жизнь, внутриродственные тёрки. Классика жанра, в общем-то. Отмотав назад, понимаю, что их расставание было неизбежно, жалеть тут не о чем. Спасибо, что избавили меня от лицезрения скандалов, сумев устроить жизнь так, как хотели.

— И оба счастливы?

— Мама — точно, для неё развод стал мощным толчком к раскрытию потенциала, отец… отец — заложник конформизма. Совком внушённых ценностей. Искал стабильность — получил. Вахтует, строит дом, женился на понятной себе, стандартизированной женщине, родаков под боком пристроил.

— Ты, значит, в мать?

— Как посмотреть. Ростом, комплекцией и лицом стопроцентно в отца. Характер… — задумался я. — Характер тоже отцовский. От матери лишь светлые волосы и крупицы творческого мышления. Она — человек-вспышка. Или даже не вспышка, а гибкий огонёк. Сколько себя помню, никогда не стояла на месте.

— Стремление к саморазвитию?

— Да. То подалась в йогу, привив мне любовь к восточной философии, то увлеклась психологией. Пару лет назад окончила курсы декора. Несмотря на юридическое образование, сейчас занимается оформлением свадеб. Фееричной энергии у неё б поучиться, но отцу это не нравилось. Ему хотелось больше прагматизма и практичности, а маму это, как кляпом, глушило.

— У неё сейчас кто-то есть?

— Есть. Этот «кто-то» — в прошлом мой препод по гитаре. Я даже не в курсах был о том, что они знакомы и поддерживают связь. С того момента, как полтора года назад расписались, домой езжу раз в год и дольше недели не бываю — не хочу напрягать. Ничего против не имею, но стараюсь держать дистанцию.

— То есть развод никак на тебе не сказался?

— Да нет, почему? Сказался. В одиннадцать лет у меня начались трудности с идентификацией как следствие чрезмерно тесной связи с матерью. Отдали на карате, на плавание — там всё в короткие сроки нормализовалось, но отцовского влияния мне всегда не хватало. Хотя первые годы после случившегося мы продолжали проводить с отцом выходные на даче, он учил меня кататься на велике, на роликах, мясо по фирменному рецепту мариновать на мяте, воде, луке и уксусе, по дереву строгать. Иногда на своей дохленькой восьмёрке под треки «Агаты Кристи» возил к реке. После этих поездок, насытившись запахом жгучего отцовского табака, вкусом ржаного хлеба и огурцов, я с нежеланием возвращался домой, глядя на охладевшую к нему маму, упрямо купировавшую шаги к примирению. Детский дуализм, да. А потом отец стал вахтовать на юг, встречи дозировались, тогда же он женился, ребёнка второго забахал. В год мы виделись раза два. Я отвыкал от него, чувствовал при встречах давление, недовольство переменами, что во мне происходили. Думаю, что отрастил волосы и проколол ухо бессознательно в качестве вызова, адресованного конкретно ему. Он-то мечтал видеть во мне спортсмена или человека военной, научной сферы — я же бренчал на гитаре, забил на спорт, грезя стать отъядлым рокером. Отец не верил в меня, считал увлечение музыкой блажью, непригодной для жизни. Мошкой, попавшей в глаз. «Музыка музыкой, — всегда говорил, — но надо себя в чём-то серьёзном найти. Ты ведь взрослый уже, учись брать ответственность, а не строить иллюзии». Его идеалы сильного, маскулинного человека в корне разнились с тем, каким слабовольным он сам являлся. Лет в четырнадцать я понял это и окончательно утратил в нём авторитет. Причём катализатором стал ерундовский инцидент с пломбиром.

— С пломбиром? — улыбнулась Влада.

— Да. Отец купил нам по мороженому, а оно подтаявшее было и тут же после вскрытия упаковки бацнулось. У него в те секунды физиономия жалкая такая стала, будто он лицо уронил, а не вафельный рожок. Не знаю, как это передать, но во мне молниеносно что-то передёрнулось. Смотрел истуканом на размазанную сливочную массу, думая о том, как мало нужно для того, чтоб разочароваться в человеке.

— Прозаично.

— Да уж, — согласился я. — Из таких моментов жизнь и складывается. Дырявый носок, оторванная пуговица, пятно на футболке.

Простившись тем вечером с Владой в достаточно трепетных чувствах, мы договорились, что выберем день и доснимем сцену. Действительно вдруг параллельно стало, с кем там она встречается, с кем спит, на чьи деньги живёт. Я уяснил, что человек невероятно мне дорог и порвать эту связь я не готов.