Немота - [39]

— В пятнадцать лет случилось что-то особенное?

— Да. К нам в школу перевелась девчонка на два года старше. Она была идеальна: худая, утончённая. С кристальной кожей, длинными волосами. Одевалась в узкие джинсы, вансы, объёмные мужские футболки с принтами рок-групп. Я была очарована. Чтоб ты понимал, мне даже постеры запрещалось вешать, не говоря о том, чтоб нестандартным образом самовыражаться. А хотелось. На тот момент я полгода как зафанатела от «HIM», коллекционировала журналы, диски, оставаясь пухлой ботаничкой в белой водолазке под горло, с катышками на колготках и сосульчатым каре. Она дружила с необычными одноклассницами, как сама. Красивыми, неформально одетыми. Взрослыми. Я была ущербной лепёшкой на их стильном фоне и, оказываясь рядом, чувствовала себя без кожи сунутой в соляную бочку. Стеснялась даже взглядами пересечься. Диссонанс между внешним видом, поведением и внутренним конфликтом отклонял возможность персонифицировать себя равным им человеком. Несколько месяцев молча анализировала, как они общаются, как ведут себя, как выглядят, а на летних каникулах дала себе слово измениться: похудеть, попробовать иначе одеваться. Бабушка была жива и давала денег к школе. Обычно ими распоряжалась мать, а тем летом я не стала передавать ей всю сумму, тайно купив себе cумку через плечо, палёные вансы, футболки и карандаш для глаз. Мать, увидев обновки, сказала: «Выглядишь как лохудра Лерка из соседнего подъезда, а косметика тебе не идёт — покраснения подчёркивает». Я расстроилась, поревела, но слово сдержала, сбросив за июль и август килограммов пять. Кардинального преображения цифра не принесла, а прыщи всё-таки поубавились, так как спровоцированы они были не столько гормонами, сколько нездоровым питанием: сладости, мучное, жареное — из этого состоял наш домашний рацион, потому вся дрянь и лезла наружу. Я заедала свои расстройства, ругала себя за это, не понимая, что не в лишнем весе и угревых высыпаниях первопричина отвержения меня обществом и корень комплексов. Но, в общем-то, девятый класс начался с улиточных перемен. Объективно дела обстояли, как раньше, — одноклассники не перестали стебаться, свободное от школы время убивалось зубрёжкой и кружками, но сталкиваясь в коридоре с Вероникой, я не отводила глаза, не пряталась за зализанную чёлку, приноровившись её закалывать. Убрала подальше трикотажные водолазки, балетки, старушиные пиджаки, уродующие и без того уродливую фигуру, уговорив мать купить несколько клетчатых рубашек и джинсы. Деформированная лепёшка обретала некое подобие чётких контуров — так мне хотелось думать. А в феврале случилось чудо — она вдруг заговорила со мной. По своей инициативе, посреди школьного фойе. Одиннадцатый класс дежурил, а у нас была физика рядом с её постом. Разговор завязался о «HIM». Ника боготворила Вилле Вало, которого увидела на принте моей сумки, и как-то вот так нелогично и нежданно у меня появилась подруга, — глядя на впалые щёки Влады, жуя лапшу, я ждал продолжения. — Мы недолго дружили, месяцев пять — как после парилки окунуться в сугроб. Эффект быстротечный, но условные рамки, начерченные мелком на асфальте, стёрлись. Наверно, я была влюблена.

— В чём это выражалось?

— В восхищении без половой подоплёки. Нечто в самом зачатке платоническое. Это касалось всего: и голоса, и того, как она смеялась, как курила. У нас имелось секретное местечко на Академической за универмагом, и вот там с дешёвым кофе за двадцать рублей из автомата мы сидели, болтали о чём ни попадя. Шоколадный аромат сигарет вбивался в одежду, в волосы. Ноги в тряпичных кедах мокли, но это было последнее, о чём я думала. Иногда с субботы на воскресенье ночевали друг у друга. Преимущественно у Вероники, так как её родители периодически отсутствовали. Как сейчас помнится, из окна комнаты люто сквозило — в стекле была щель, заткнутая простынёй. «Отчим разбил по пьяни», — говорила она. С дотошными расспросами я не приставала. Мы запаривали дешёвый «Ролтон» и часами смотрели на кровати аниме, слушали музыку. В одну из таких ночей покрасили мои блёклые волосы рыжим тоником, после чего мать недели две не разговаривала, а потом предъявила, что я качусь по наклонной вместе со своей новой подругой. Смешно так — говорить подобные слова мне, ботанику с девятилетним стажем, научившемуся хотя бы улыбаться и видеть в отражении зеркала человеческое лицо, а не сыро-копчённую колбасу с прожилками в виде прыщей. Однажды я психанула из-за необоснованной вредности матери. К маю мой вес сбавился ещё на семь килограммов, одежда стала падать. С гордостью за прогрессивные изменения присмотрела в копеечном секонде свитер и джинсовое платье, пришла домой, попросила у матери часть отцовских алиментов, на что получила надменное «нет»: «Ты думаешь, я деньги печатаю, чтоб на тряпьё поношенное транжирить? Вот выучишься, заработаешь и купишь что хочется. Если выучишься. С такими стараниями экзамены ты вряд ли сдашь». Хлопнув дверью, я ушла из дома, заявилась к Веронике, поревела, а она без голословных эвфемизмов открыла шкаф с одеждой и насильно впихнула мне несколько вещей, среди которых была футболка с длинноволосым гитаристом «HIM».