Немота - [35]

— А ещё?

— Стук каблуков с железными набойками помню. По темпу, который они отстукивали, я мог догадаться, в каком мать настроении. У нас была традиция, возвращаясь по пятницам домой, покупать в ларьке разливной лимонад местного производства. В один из таких дней она шла чрезмерно быстро, оранжевые пузыри лились за край стакана. На проспекте мы остановились. Придерживая белую плиссированную юбку, мать присела на корточки, признавшись, что они с отцом расходятся. Решили, что так лучше для всех нас. Буквально через пару дней у неё случился обморок на почве стресса, а у меня от фрустрации — невроз, после которого месяца два дёргался. В дальнейшем страх за мать и тревога подкрепились её депрессией: после развода она, бывало, плакала, начала курить. В тайне, конечно, на балконе по ночам, но я-то видел. Мне по-своему хотелось ей помочь, а не мог. Всегда маячил пробел, через который не перепрыгнуть. Постепенно её отпустило, а на мне та история несмываемо отпечаталась.

— Завидую тебе. Я не могу о матери с такой любовью говорить, — ухмыльнулся Макс, подобрав рукава свитшота. — Забил руки краской, но шрамы никогда не исчезнут.

— Переживаешь за неё?

— Какие переживания? У меня не было детства, не было матери в том понимании, в каком есть у тебя. Ты вот говоришь про запах выпечки, а я фактурно помню дрожжевую вонь домашней браги и джин-тоника. У меня даже копилка в шесть лет была из-под её пойла. Счастливые дети вечерами едят блины с вареньем, собирают с родителями пазлы, рисуют в раскрасках, а я жевал порошкообразное пюре и раскладывал советские монетки по бутылкам, пока она блевала в сортире. В адекватном состоянии помню мать бесформенными зарисовками. Смутно. Ненавижу в себе и её лицо, и повадки, и изъяны в характере. Она сделала меня пиздатым социопатом, но человеком дерьмовым. Инвалидизированной проекцией того, каким я, может, мог бы стать, не нахлебавшись того говна в прошлом. Знаешь, чего не смогу ей простить больше пьянства?

— Чего?

— Блядства. В рифму, а? Она начала водить мужиков, когда я сопляком ещё был. Но какое-то время спасала двухкомнатная квартира, а после размена на однушку настало время Содома. В шесть лет проснулся ночью, увидев, как на соседнем диване жирный гондон ебёт её сверху, а та, стоя раком, воет. Смотрит на меня, сидящего в двух метрах, и воет так истошно, будто назло. Сам теперь в собачьей позе не трахаюсь. Не могу. Было однажды, но это особый случай.

— Триггерит?

— Не то слово, да и хлюпающие звуки ебли со стонами не меньше. Запускают агрессию, от которой башку сносит и мне, и бабам. Зато на выходе бешено-шипучий секс. Патология. К милым скромняшкам не тянет. Мой типаж — суки с блядскими повадками. Спасибо мамуле. В дальнейшем её сношения стали регулярным явлением. Я никогда не спал, когда это происходило. Лежал, с головой накрывшись одеялом, затыкал уши и ревел, боясь шелохнуться. Это привело к отставанию в учёбе, к задержкам психического развития. При всём том, когда мать лишили родительских прав, бился в истерике, прилипнув к телу, которое никаким боком не откликалось на мои потребности. Не реагировало. Чужое, холодное, невменяемое. Бабулька с ругательствами укладывала моё шмотьё, а мать лежала с опухшей физиономией на затхлых простынях, в свитере, вымазанным блевотнёй, ни словом не выказав попытки остановить сие действо. Я умирал. Продолжаю умирать.

— Когда ты начал резать себя? — произнёс я, залпом влив в себя содержимое рюмки.

— Лет в тринадцать.

— Как вернулся к матери?

— Ага. Мирно мы жили максимум полгода, пока она не сошлась с уёбком на девять лет моложе, пиздящим её периодически. С того момента я раза по два в неделю сбегал к бабушке. Когда той не стало, ситуация усложнилась.

— Расскажешь?

— Да нечего рассказывать.

— И всё-таки?

— В две тысячи восьмом я закончил шестой класс. Летом мы в составе некоторых родственников праздновали на природе день рождения матери. Марк, любовник тот самый, тоже присутствовал. Всё ничего: шашлычок, плескания в реке, музычка. К вечеру мать налакалась. В мразотном виде начала лезть с ревностными доёбами к Марку, а тот по привычке развязал руки. Мне разнять их сил не хватало, а из гостей никто не ломанулся — типа, всё правильно, воспитывает свою бабу. Хули, ты ж алкашка, какой мужик терпеть это будет? Вмешались только тогда, когда у неё кровотечение из матки открылось. В больнице обнаружился выкидыш. Марк, вероятно, не подозревал о беременности, да и мать тоже о втором сосущем рте не грезила, но после этого инцидента несостоявшийся папаша трусливо дал дёру, а мать на вторую ночь после его ухода таблеток наглоталась. Чё за таблетки? Снотворное, может, несильное. От таких не умирают, как врач позже сказал, но, глядя на неё, я сходил с ума. Она ещё и попрощалась, чтоб уж точно меня добить. Просила приходить на могилу, помнить, — я охуевал от услышанного. — «Тётя Таня возьмёт тебя к себе, ты только не брыкайся. Слушайся». Тёте Тане я позвонил, вызвал скорую, а пока и те, и другие добирались, был уверен, что мать умирает. Сидел в ванной и, царапая лицо, ненавидел себя. Ненавидел за то, что не мог защитить её, не мог стать для неё причиной держаться. Она висла на мужиках, а меня не видела. Насколько близко надо было подойти, чтоб обратить на себя внимание? Тогда я и взял бритву — впоследствии насилие над собой стало обыденным ритуалом, когда эмоции, с которыми детская психика не справлялась, сочились за край. И вот, прижимая свитер, что мать когда-то при жизни отца связала — такой ядовито жёлтый, с аппликацией в виде щенка, искренне хотел умереть. Но когда звонок в дверь услышал, так пересрался, что быстро пришёл в себя, замотал руку и метнулся открывать. А свитер был зачётный. Жаль, испортил. У матери вообще хорошо это получалось — рукоделие, в смысле. Да и шила она прекрасно. Ей бы чем-то таким заниматься, а не бухать и сидеть за кассой в универсаме. Приличный человек мог бы выйти. Только как дала слабину, так и продолжает разлагаться. Спиралевидное воронка. Поистине тёплое воспоминание у меня одно — Новый год после её возвращения. Денег на шикарный стол не было, да мне того и не требовалось: ели заливной рыбный пирог, смотрели телек. Мать накрутила кудри, надела клипсы со свадьбы, губы перламутровой помадой накрасила в тон рубиновому платью. Для полноты картины не хватало ёлки с подарками, но об этом я не мечтал. Мама рядом, трезвая, живая, красивая. А после снова трэш.