Немота - [27]

— С некоторых ракурсов разве что. Да дед был и ростом пониже, — увлечённо комментировала Влада, выуживая файлы со светлыми воспоминаниями. Повернув снимок оборотной стороной, прочла комментарий. — «Сливовая настойка, Пашка и его Котовасия».

— Котовасия?

— Да. Он кошек любил — собирал по молодости бродяг с улицы. Случалось, голодал, по два-три дня жил на воде и хлебе, но усатые всегда были накормлены, обогреты. Семь хвостов в комнате площадью девять квадратных метров, можешь представить? Соседи жаловались хозяйке на вонь, антисанитарию, добившись того, что через полгода ругачек его выселили. Это странно, потому что при всей незаурядности в моей памяти дед остался другим — педантичным до лоска, представительным: волосок лежал к волоску, на одежде ни складочки. Он был закрытым человеком. Вечерами уединялся в кабинете, часами слушал пластинки, много курил — незаконченная коробка «Примы» двенадцать лет лежит в ящике стола как оставшаяся частичка его жизни. Сначала бабушка хранила, теперь я. Когда достаю её, вспоминаю, как вечерами субботы дед читал мне Андерсона, делал йогурт из простокваши и ягод.

Среди множества фотографий промелькнули снимки со свадебного застолья её родителей, но о личной жизни тех она не говорила, бегло упомянув в контексте «живы-здоровы, и то хорошо». Я сделал себе пунктик с ремаркой «Осторожнее» на теме её предков. Что-то взрывоопасное там сидело, патогенное.

— Глеб, можно непростой вопрос? — произнесла она, сложив карточки обратно в коробку.

— Да, конечно.

— Чем были вызваны твои слёзы в воскресенье?

Вопрос сверкнул, как резко зажёгшийся свет, от которого хотелось зажмуриться.

— Это было необходимо для сцены, — ответил я, колеблясь.

— Я понимаю.

— Хочешь, чтоб я рассказал эту историю?

— Пожалуйста. Хочу глубже узнать тебя.

— Не так давно умер значимый мне человек.

— Не родственник?

— Нет. Девушка, в которую был влюблён с шестнадцати лет.

— Несчастный случай?

— Суицид.

Я не знал, стоит ли вдаваться в подробности, но Влада ждала. Да и вдруг пришло озарение, что впервые за полтора года я спокойно произнёс эти слова вслух. Поэтому осмелился продолжить.

— Мы не виделись после окончания школы, я даже целенаправленно удалил её из соцсетей, хотя периодически пасся у неё на странице, просматривая записи со стены, сохраняя себе раз в полгода обновлявшиеся фото. Знал, что, поступив на факультет ядерных реакторов, она сошлась с очкастым одногруппником, состоит волонтёром в приюте для животных — вроде как, со стороны всё позитивненько для того недвижимого болота, в котором мы выросли. Изнанка была темнее гораздо, но я не догадывался, а когда накатывало желание написать, поговорить, узнать, как дела, глушил чувствительность градусом, втемяшивая себе, что это из пальца высосанная сентиментальщина, место которой исключительно в прошлом. Считал, что переболел. Научился не поддаваться слабостям.

— А на самом деле?

— На самом деле? На самом деле жизнь в тот период превращалась в размазанное месиво. Я разочаровался в людях, в себе. Ничего не хотел. Ни о чём не мечтал. Будущего не видел. Встречался с девушкой от скуки, много пил, цепляясь за скоротечные удовольствия, продал гитару. Думал, что таким образом взрослею. Ага. С поджатым хвостом прятался от правды, лишь усугубив проблемы. Что касается Сони — полтора года назад бывший одноклассник репостнул мне статью из локального новостного паблика, где крупным планом висело её фото с выпускного, а выше — некролог из двух предложений, в крошку рассёкший иллюзии о непроницаемой капсуле. От необратимости случившегося хотелось самому удавиться.

— Что произошло?

— Уксусом отравилась. Причём, как позже выяснилось, скорую вызвали не сразу. Около двух суток она пролежала в квартире, пока хозяин съёмного жилья не забил тревогу. Нашли её в кровоподтёках, с разбитым лицом — ботанический закомплексованный урод, с которым она жила, избивал её регулярно, что, видимо, произошло и незадолго до смерти. Есть люди, которым не повезло при рождении, типа, отщепенцы не по своей воле — вот она была из такого числа. Росла без родителей, с бабушкой — мать рано умерла, отец пил. А бабка имела подтверждённое психическое расстройство и, как следствие, терроризировала истериками, клевала, внушала чувство вины, чувство долга за то, что не бросила и воспитала за родителей. Эта информация открылась мне уже после смерти: за месяц до суицида Соня говорила с институтским психологом, по случайности оказавшимся знакомым моей матери.

— Вы встречались?

— Нет. Общались мало-помалу. Она боялась подпускать в себе людей, а я, глупый, не понимал, как вести себя. За что зацепиться. Видел перед собой затравленного человека, интровертного, молчаливого, не вдупляя, насколько остро при внешней нелюдимости она нуждалась в ком-либо.

— Ты не говорил о своих чувствах?

— Нет.

— Жалеешь?

— Жалел. И когда уезжал из города, и после, конечно. Но телепортировавшись в себя восемнадцатилетнего, не уверен, что сумел бы поступить, как разумный человек, не настрогав ошибок. Первая девушка, с которой у меня сложились отношения на первом курсе, была внешне на неё похожа — такая же бледнолицая неформалка с кучерявой гривой, фанатеющая по зарубежной альтернативе. Правда, постарше. Осознанностью я никогда не отличался, жил по инерции — спал с одной, болел другой. Как и все, наверно. Подавляющее большинство так точно. Сказали бы мне тогда, что через два года Соня убьёт себя — пожал бы плечами, продолжив молча сканировать её страницы, не задумавшись о том, что там дальше будет.