Немота - [14]

— Народ, допили вино? Как насчёт того, чтоб бутылку покрутить? — предложил коренастый друг Дятла с оттопыренными, как у фенека, ушами.

— В смысле? Сыграть на поцелуи, что ли?

— Ну не на раздевание же, — сально рассмеялся он. — Кто «за»?

Как ни странно, противящихся не было. Малькова, тоже прилипшая к походу, сначала ломалась, выдвигая свои условия, но видя, что всем насрать, будет она играть или нет, смиренно умолкла и, накинув на покатые плечи серую толстовку, молча заняла пространство в круге.

— Правила все знают? Первый попадос — рукопожатие, второй — объятие, потом поцелуй в щёчку, поцелуй в губы и засос.

— Прям сосаться что ли? С языками?

— С языками, Ксюша, с языками. По-французски. Не устраивает — не играй.

— Да поняла я. С языками, так с языками.

Мы с Кучерявым недоумевающе переглянулись. Не зашкварно ли играть в бутылку, не умея целоваться? Может, и зашкварно, но трусливо сбегать было ещё зашкварнее. Сидя напротив Костяна, который, судя по развязному настрою, не впервые оказался в столь щепетильной ситуации, я жалел, что не взял «Холлс». Изо рта разило противной смесью «яги», чипсов и табака, будто предварительно тухлых яиц наелся. Что может быть хуже тухлых яиц? Ничего, кроме перспективы целоваться с таким скверным привкусом во рту.

Рукопожатия, обнимашки, чмоканья в щёчку сопровождались весёленькими смешками, стёбом — об этом и рассказывать нет смысла. Первоклашки на выгуле. Но когда дело дошло до прикосновений губами, тут-то гормоны защебетали. Склизкая энергетическая аура озабоченных подростков упрямо повисла в воздухе. Парадоксально, но вертя бутылку, я с мольбами отметал вероятность, что та остановится горлом у ног Насти. И да, она не остановилась, предательски выбрав в качестве объекта для первого поцелуя обожаемую мной Малькову. Подъёб засчитан. С сомкнутыми губами сделать это было нетрудно, но когда при последующей манипуляции бутылка снова указала на жеманистую певичку, я оторопел. Внутренний шарик, застрявший в животе, сдулся. Народ загудел.

— Засос, мелкие! — в нетерпении брякнул Дятел. — Давайте. Хорош мяться.

Ксюша сконфуженно смотрела по сторонам, будто ранее не соображала, что мы тут не пазлы сели пособирать. Помню, как клокотало внутри сердце, помню отталкивающий вздёрнутый нос Мальковой. Поцелуй вышел дерьмовый. Коснувшись плотно сжатого рта малосимпатичной девчонки, пытаясь настойчиво сквозь него просунуть оробевший язык, я чувствовал лишь корки на её обветренных губах и оборонительно выстроенный ряд неровных зубов — так, словно сырой нечищеный картофель мусолил.

А на пути к лагерю молчал. Большинство отряда эмоционально обсуждало тот факт, что Кучерявый-то, как оказалось, не птенец в любовных делах, в чём все были железобетонно убеждены, и при показной скромности задал недурной такой мастер-класс, засосав около половины девчонок. Мне же было невесело. А чему радоваться? Первый поцелуй в жизни случился с Мальковой. С неприглядной, вредной Мальковой. Должно быть, бутылка издевательски угарнула над моей соломенной душонкой. Зато я видел, как Настю целовал Дятел, Костян и Лёха из первого отряда. Выглядело это как в фильмах. По-взрослому. «Завтра же поеду домой, — пронеслось в голове. — Пофиг».

Но эта мысль снова потерпела фиаско. Домой я не уехал по той причине, что утром молниеносно разлетелась информация о нашем ночном загуле, и вместо зарядки отряд во главе с помятыми от похмелья вожатыми вызвали на разговор к руководителю лагеря. Выяснить, кто конкретно участвовал в заговоре, ему не удалось, но после получасового чтения морали обзвонили родителей, доложив о непотребном поведении нерадивых детишек. Моя мама бывала подростком в детских лагерях, поэтому отнеслась демократично: ни нравоучениями, ни расспросами грузить не стала, подытожив телефонный разговор мудро: «Ты не маленький, Глеб, но имей голову на плечах, ладно?». Проситься после этого домой было смешно. Да и утренний кипиш так взбудоражил, что уезжать расхотелось.

6

— Костян, как Настька целуется? — с переигранным безразличием ляпнул я на послеобеденной лекции о СПИДе в актовом зале. Настя как раз выступала с презентацией.

— Савина или эта?

— Эта.

— Смотря с чем сравнивать. По сравнению с нашими девками — на десяточку, по сравнению с Анькой из первой смены — на восьмёрку. Но губы у неё, конечно, кайфовые. Пухлые такие, словно зефир ешь, а не сосёшься.

— Серьёзно?

— Ну да. А чё? Влюбился? — односложно подмигнул он.

— Чё сразу «влюбился»? Просто интересно. Все же хотели поцеловать её.

— Ну-ну.

Дни тянулись, как вязкая патока. Зарядки, завтраки, обеды, ужины, скучнейшие мероприятия. Радовали дискотеки, во время которых выпадал шанс, неприметно притулившись у стены, помечтать со стороны о Насте. Экзальтированного удовлетворения это не приносило, скорее вызывало немую сдавленность в области рёбер, но не могу утверждать, что инфернально убивался. Разве ощущение скоблящей обиды от непонимания, как совладеть с буйством эмоций, росло, достигая апогея меланхолии. Я не брал в руки гитару, закинул подальше журналы, без конца слушая на повторе I hate everything about you «Three days grace». Танталовые муки юного Вертера прям, не иначе. Апофеоз патетики.