Немного пожить - [86]

— Знаю, матери — это ваша тема, но зачем вам Тахан? Он вам жаловался, что чувствует себя сиротой?

— Для этого не было времени. Нам надо было многое обсудить.

— Например, мое великодушие. Какой странный разговор!

— Еще бы не странный!

— Надеюсь, вы не огорчены тем, что познакомились с ним?

— Как можно?!

— Вижу, вас огорчаю я. Чем?

— Тем, что утаивали от меня его существование.

— Сначала я должна была узнать у него, как он отнесется к знакомству с вами. Он был за границей. В отличие от нас с вами, он вершит добрые дела в чужих краях. Насчет вас я тоже не всегда была уверена, что вам нужна эта встреча.

— Значит, вы не с самого начала планировали сбросить на меня эту бомбу?

— Начать с того, что меня изрядно подводит память. Наверное, не с начала. Но потом мне стало ясно, что без этого никак нельзя. Что это мой долг. Ведь вы не хотели бы, чтобы я промолчала?

— Нет, не хотел бы. Но мне по-прежнему неясно, что произошло. Если он не ваш сын, значит, Эфраим вам его подбросил?

— В корзинке? Нет. Это симпатичное предположение, допустим, я похожа на дочь фараона, у меня даже есть головной убор в виде кобры. Но нет, все было не так. Я взяла его к себе после того, как мне его представил Эфраим. Я не задавала вопросов. Я была в большом долгу перед Эфраимом. У Тахана не было матери — так, по крайней мере, это мне представил Эфраим.

— Зато вы сами были далеко не бездетны.

Наступает ее очередь выдержать долгую паузу.

— Неужели? — Пауза никак не кончается. — Как быстро вы забыли мои признания. Это при вашей-то поразительной памяти!

Он густо краснеет, вспоминая нарисованную ею картину: простая девушка, безрадостно катящая коляску по голой пустоши. Ты негодная мать, говорила ей тетка, и она соглашалась. С тех пор она произвела на свет Лорела и Харди, но грех отказа от одного ребенка нельзя искупить рождением других.

Она говорила ему, что больше никогда-никогда не видела мальчика, и Шими, сочувствуя ей, интересовался, сколько длилось это никогда-никогда. Недолго, если мерить мерой его сострадания.

— Простите, — говорит он. — Я сам не ведаю, что несу.

Не мой рот тому виной, думает он, и не моя память, а моя душа. На чужое смирение у меня нет времени, только на свое собственное.

Она знает, что творится в его пылающей голове, потому что умеет в нее заглядывать.

— Лучше возьмите светлую сторону, — советует она.

— Нет никакой светлой стороны.

— В вас все еще живет краснеющий мальчишка.

— Я бы хотел, чтобы мой внутренний мальчишка умер.

— Напрасно. И потом, не исключено, что я еще в силах вас шокировать. Это делает из вас моего должника.

— Что наводит вас на мысль, что меня еще можно шокировать?

— Шокировать вас можно будет всегда…

Ну что же, ну что же…

Ну что же, раз безопаснее жить в гуще своего собственного стыда, чем где-либо еще, то он рассказывает ей об обломке человека в инвалидном кресле, однажды попросившем его перед общественным туалетом об интимнейшей из услуг. Собрат по несчастью. «Я в отчаянии, помогите». Зловонный слипшийся рот. Запах разлагающегося тела. «Внутри я не справляюсь». Не справляюсь!

Кто, не справляясь с чем-то, обратится к Шими? Кто не увидит, что он собой представляет?

— Как же вы поступили? — интересуется Принцесса.

Его удивляет, что ей нужен его ответ.

— Вы и правда хотите это знать?

— Вы и правду не хотите мне этого говорить?

— Чего я действительно хочу, так это чтобы разверзлась земля…

— Да-да, — говорит она, — я уже все это слышала. Вам всегда хочется, чтобы разверзлась земля. Пора смириться с тем, что этого не случится. Просто скажите, как вы поступили.

— Я отвернулся от него и убежал, — отвечает он.

Это достойно повторения: Я отвернулся от него и убежал.

Она смотрит на него долго и сурово, потом манит его к себе. Он опускается у ее постели на колени — маленький мальчик, ждущий отповеди.

Она берет в руки его голову, ласково кладет ладони ему на виски. Так держат хрустальный шар.

— Что вы делаете? — спрашивает он.

— Стараюсь, чтобы ничего не выпало.

Она гадает, сможет ли он вот так, с закрытыми ушами, услышать Музыку Сфер.

Оба не знают, как долго она не отрывает рук от его головы: минуту, час, какую-то другую пока еще не открытую меру времени.

— Теперь я сделаю это для вас, — говорит он, отнимая от своих висков один за другим ее пальцы.

— Мне уже поздно, — возражает она. — Из меня давно выпало почти все.

Он напоминает ей ее же слова: ничто и никогда не поздно.

Потом он кладет ей на виски свои ладони: сначала одну, потом другую. Так ребенок осторожно держит доверенную ему немыслимую ценность.

«Влюбленные», VI карта Таро